И еще рассказывали, что вроде как прямо из головы этой громадины, где, как бы олицетворяя титаническую работу ее мозгов, шевелятся и скрипят под кепкой гигантскими шестернями механизмы многочисленных скоростных лифтов, идет коридор. А по нему вдоль всей протянутой руки, прямо внутри золоченого рукава, по эскалатору, можно де, доехать до этой самой, непонятно для кого сделанной библиотеки и, стоя у торцевого ее окна, прямо под ногтем у вождя, из самого кончика его пальца, заглянуть вместе с ним туда, куда он и указывает – в светлое это, все время, куда-то ускользающее от нас, будущее. Во как! Вот что затевалось то! Даже представить такое жутко.

Грандиозность эта завораживала и заставляла работать наше еще неокрепшее детское воображение. Почему-то запомнилось только об этом его удивительном пальце. О другом его внутреннем содержимом никакой информации тогда не было, и нам мальчишкам, приходилось об этом только догадываться. И чего мы себе не напридумывали об интимном устройстве огромного этого золотого гомункулуса. Сейчас и вспомнить то стыдно обо всех этих скабрезностях, прости Господи!

А когда уже вновь, уже после войны было закончено строительство огромного котлована для фундамента, мы предвкушали, что вот-вот, уже скоро, и мы увидим, как все это будет. И как его привезут, и как будут устанавливать. И этот палец его. Но нет. Не увидели. Почему-то не получилось. Не сложилось как-то. И котлован под фундамент был уже давно вырыт, и стенки его уже были забетонированы, и образовались внутри него огромные круглые озера с грязной водой, в которых мы плавали на самодельных плотах, и кусты уже выросли на песке вокруг…

Но на этом строительство почему-то вдруг забросили, и так это все и стояло в запустении до конца пятидесятых.

А потом, уже при Хрущеве, снова началось. Бесконечный забор вокруг снова поправили, и попасть внутрь уже было нельзя, но на этом все тогда опять застыло. Толи проклятье монашек сказалось, толи жильцы уже построенного напротив знаменитого Дома на набережной эту идею начали торпедировать. Одно ведь дело издалека на это восьмое чудо света смотреть и совсем другое – перед самым носом и во всех окнах эдакую громадину, закрывающую весь горизонт, всю жизнь лицезреть.

А потом, как-то сам собой, незаметно возник за тем забором этот тоже не хилый по размерам бассейн с окружающим его сквером в красивых фонарях и новым выходом из метро «Кропоткинская» (а до 1957 года эта станция, кстати, так заранее и называлась – «Дворец Советов»).

Наверное, просто использовали один из этих бетонированных круглых котлованов, обложили его плиткой, построили эти павильоны по кругу с раздевалками и душевыми, с деревянными трибунами у седьмого – спортивного сектора с вышкой для прыжков в воду – вот тебе и получился самый большой в Европе плавательный бассейн – бассейн «Москва».

Входить в воды этой огромной круглой лужи под открытым небом, расчерченной белыми гирляндами буйков, можно было через любой из его восьми секторов, – четыре четных – мужские, нечетные – женские. Мы туда ходили только зимой, как правило, по вечерам, когда уже темно. Поэтому он мне таким и запомнился, – в лучах мощных разноцветных прожекторов клубятся подсвеченные разными цветами рваные облака пара. И вокруг все в инее от этого пара – и сами эти мачты с прожекторами, и здания раздевалок и дальше – где кусты, и деревья сквера, искрящиеся инеем под фонарями словно в сказке, даже троллейбусные провода и те в инее – ну все вокруг. И запах густо хлорированной воды в сыром колючем воздухе, и музыка гремит и какое-то радостное разудалое и праздничное настроение. А когда ледяной порыв ветра на мгновенье относил это клубящееся марево, то в образовавшейся полынье видно было бесчисленное множество разноцветных мячиков, плавающих на черной воде – шапочки купающихся. Без них купаться было запрещено. Если отлавливали без шапочки – все! Выгоняли тут же.