Гложет сердце кручина,

Давит грудь подоконник.

Где ж ты бродишь, мужчина? —

Настоящий полковник.

поет А. Пугачева, слова не знаю чьи.

А на следующий день, все опять закрутилось так же, как три дня назад, только в обратном порядке. Черные «Волги». Военный аэродром. Тот же генеральский самолет. Только того главного генерала теперь с нами уже не было. Нас сопровождал кто-то другой, но тоже генерал. Теперь нас посадили в хвост, где генеральская «Волга» стояла, когда мы сюда летели. Так же, как и тогда – только расселись по лавкам вдоль этого длинного хвостового салона, как задний люк стал подниматься, и тут вдруг…

Пирузян осмотрел всех нас будто проверял – не забыли ли кого, и вдруг говорит нашему генералу, причем серьезно так: Останови самолет, дорогой. Я на таком самолете нэ полэчу.

Все аж рты пораскрывали. А он: «Нас здэсь тринадцать человек. Нэхорошее число. Нэт. Нэ полэчу.» И к выходу пошел.

Стали пересчитывать – действительно тринадцать. Все даже как-то растерялись. А Пирузян уже и вылезать собрался. Не растерялся только сопровождающий нас генерал. Даже, по-моему, и не удивился такому повороту событий. Дал команду консоль опустить, соскочил на землю и кричит кому-то снаружи: «Товарищ полковник! Быстро ко мне! Бегом!»

Подбегает какой-то мужичок. Действительно полковник, немолодой такой, с сединой в висках. Шел куда-то мимо на свою беду. Стал перед генералом как положено, честь отдает. А тот: «Садись, полковник. С нами полетишь».

Тот, бедняга, прямо растерялся. Не поймет в чем дело. Начал говорить что-то, но генерал и слушать его не стал, – перебил сразу: «Разговорчики, товарищ полковник! Я что не ясно выразился? Садитесь, полетите с нами. Это приказ. Вашему начальству будет доложено». И полез, не оборачиваясь, в самолет, полковник понуро – за ним. Задница самолета опять закрылась, и мы полетели.

Сидим молчим. Как-то всем неловко сделалось за этого полковника. Особенно, как мне показалось, самому Пирузяну. Никто такого просто не ожидал. Я еще тогда подумал: «А так ли уж хорошо генералом то быть? Ведь у генералов, небось, тоже свои начальники имеются. Вот так в любой момент выдернут тебя из грядки, как морковку, да и увезут на край света. А ты даже и не моги спросить, куда и зачем. Нет уж, лучше ученым быть. Сиди себе в своем подвале – инфузорий гоняй. И никто тебе не указ. Зарплата, правда…

Но нет, все равно, тут и спору нет – ученым лучше, тем более, – здесь я опять вспомнил о своем повышении, – если ты уже не заштатный сотрудник, а уже зав. сектором».

Я еще больше в этой своей мысли утвердился, про военную то службу, когда уже к вечеру мы на московском аэродроме приземлились. Все торопились, выгружая вещи – дождик моросил. Осенний такой – противный. Быстро все попрыгали из салона в теплые машины, а когда уже к лесу подъезжали, то и увидел я через окно маленькую жалкую фигурку, понуро бредущую куда-то в дождь по бескрайнему летному полю. Это и был, как раз, всеми, конечно, забытый и никому теперь уже не нужный, наш четырнадцатый пассажир. Вот так вот. Выдернули морковку, увезли, а потом и выбросили за ненадобностью.

Так все тогда и закончилось. Никто, кстати, так толком и не понял – где мы все-таки были то. Ну и черт с ним! Главное – все прошло удачно. Хотя на душе, почему-то остался от всей этой, судьбоносной для меня поездки, какой-то тоскливый, саднящий осадок. Бог его знает почему…

Сейчас, сидя здесь, в самолете, летящем на край земли, и клюя уже носом в кресле, эти мои воспоминания стали путаться и заплетаться с предшествующими моими же рассуждениями об окладах всех этих руководителей и заведующих в какой-то запутанный клубок, который как это часто бывает в полусне, быстро стал разматываться, и превратился в совершенно фантастическое и, как мне казалось там во сне, очень логичное обоснование моему недавно изменившемуся материальному положению.