Элегантная госпожа Бобчинс была образцом деловой женщины: стройная, узкобедрая, решительная. У нее были серо-голубые льдистые глаза и прямые, выкрашенные в желтый цвет волосы. В разговоре остроумна, находчива и мила, но если хотела, то могла ответить твердо и даже грубо, поэтому окружающие обычно старались с ней ладить. Стиль одежды определялся ее должностью директора: никаких брюк, строгая юбка, пиджак-жакет, минимум косметики, папка вместо сумочки. Походка стремительна и упруга.

Она была на равных со многими представителями финансово-промышленных кругов, куда был заказан путь ее мужу-пьянице. И тем удивительней казалось, что она так страдала от его постоянных измен.

Очень многие мужчины, ухаживающие за ней на официальных раутах – банкиры, магнаты, чиновники, с которыми она вела дела своего предприятия, – приглашали сходить с ними вечером в ресторан. Но она знала им цену. Для нее они не могли сравниться с бывшим альпинистом и геологом, за которого она вышла замуж. Его борода затмевала всех модных кутюрье с их дорогим шармом.

Но как же он ее унижал! Это просто не лезло ни в какие ворота! Среди его любовниц были толстые базарные торговки и плечистые сучкорубы с карельских лесозаготовок, непотребные девки с силиконовыми задницами и оперные примадонны бальзаковского возраста – господин Бобчинс предпочитал пышные формы. Он занимался распутством с собаками и свиньями, с резиновыми куклами и даже иногда ловил алкоголиков в подворотнях, но никогда не могла его привлечь ни одна бизнес-леди. Подобное отвращение он питал разве что к мертвым старушкам не первой свежести. Впрочем, он жалел свою супругу и был по-своему к ней даже привязан.

"Но в чем же дело?" – мучилась вопросом несчастная госпожа Бобчинс. И вот однажды утром, когда муж ушел в свою убогую контору, она записала на автоответчик матерное послание всем, кто вздумает побеспокоить ее по поводу работы, и выкинула сотовый телефон в окно. Затем она отправилась в парикмахерскую возле Казанского вокзала и сделала там вульгарнейшую химическую завивку, мгновенно став похожей на тупую овцу.

Потом пошла на вещевой рынок и прямо там, в закутке у вьетнамцев, поменяла свой деловой костюм "от Дюпон" на цветастое ситцевое платьишко с рюшечками на груди. С обувью над ней подшутили торговцы и под видом последнего крика европейской моды вручили молодежные кроссовки, похожие на лапы монстра. В руки сунули пакет с ее старыми вещами и из издевательства дали посмотреться в зеркало.

Последний раз госпожа Бобчинс так неловко себя чувствовала, когда в ее кабинете по ее приказу двое охранников засовывали паяльник в зад одному недобросовестному должнику, полному седому мужчине. Но, как и тогда, она заставила себя улыбаться, и с удовольствием отметила, что в толпе кто-то похлопал ее по попке.

Дома она легла на тахту перед телевизором и упорно просмотрела мексиканский сериал, хотя ее просто распирало от гадливости и презрения к главным героям.

Настал вечер. Стемнело. Пришел с работы подвыпивший муж и завозился в прихожей.

Не спеша, с обворожительной улыбкой она вышла к нему.

– Котик мой, – сказала госпожа Бобчинс, когда ее супруг оправился от легкого обморока – Сокровище мое, я решила стать домохозяйкой и готова уехать с тобой хоть на край света или даже в твой заполярный Батагай, лишь бы ты был счастлив, ну и я, конечно, то же.

И через три дня они с двумя чемоданами вылетели в Якутск в самом радостном настроении.

Дружба

Подвыпивший господин Урия наблюдал в окошко флигеля, как у задней калитки сада остановился портшез с восемью носильщиками и небольшой охраной. Парчовая занавеска откинулась быстрым взмахом, и из маленькой кабинки в калитку воровато юркнул его друг и начальник господин Давид.