Заметим здесь, что «близость культуры и языка» татар Чынгыз-хана с уйгурами отразилась также «в сохранившихся документах Улуса Джучи, включая XIV–XVI вв.» (106, 97). И не только в документах, но и в самом литературном и деловом языке, складывавшемся, например, в Улусе Джучи, отмечают именно караханидско-уйгурское, и именно «домонгольское» влияние: «Как утверждают тюркологи, специально занимавшиеся вопросами средневековых литературных языков, в Джучиевом Улусе почти с самого начала оформился относительно самостоятельный тюркский литературный язык. Базой для нового письменного языка послужили, с одной стороны, более ранние литературные традиции, в лице уйгурско-караханидской, с другой, местные диалекты, то есть, кыпчакские и огузские наречия» (там же, 101). «…Как показал анализ лингво-графической ситуации в Джучиевом Улусе, делопроизводственная культура Джучидов образовалась под непосредственным влиянием и участием представителей домонгольской уйгурской письменной традиции» (там же, 259). То есть язык у средневековых татар Чынгыз-хана был именно одним из тюркских и мало чем отличался от уйгуро-караханидского.

Известно, что исторические источники времен Улуса Джучи остались в основном на старотатарском и еще на русском языках. Составлялись еще документы на персидском языке – в силу распространенности данного языка в международном общении.

Следы халха-монгольского языка в Улусе Джучи (как и по всей территории, подвластной державе Монгол)[53] отразились лишь на одном носителе, датируемом XIV в. – нашли берестяную «тетрадку» в две странички, на которой были записи «по – тюркски» с их переводом на старый халха-монгольский язык (104, 18). Похоже, что воин или погонщик каравана учил «государственный язык», то есть «тюркский» (старотатарский) – так как государственные документы и деловая переписка в Монголо-татарской державе велись на отличной бумаге, недоступной простолюдину (105, 15), (106, 86–87).

Также необходимо упомянуть, что сохранился язык у группы предков халха-монголов, служивших, как и представители многих народов,[54] в монголо-татарской армии и направленных из Монголии в распоряжение ордынского хана в Иране в составе отдельной тысячи: «Для занятия ключевой позиции между Балхом и Гератом (современная афгано-иранская граница) было поселено 1000 воинов, потомки которых до сих пор носят название «хэзарейцы» – от персидского слова «хэзар», что значит тысяча (34, 304–305).

Потомки этой тысячи сохранили до наших дней, проживая в Афганистане, свой язык халха, правда, несколько измененный (8, 211), но не ассимилировались среди народов Афганистана.

Сопоставим с приведенным фактом точку зрения официальных историков о том, что было всего «4000 халха-монголов в войсках Бату-хана в Улусе Джучи (34, 304)». При этом утверждается, что в Улусе Джучи, в отличие от приведенного примера с группой халха в Иране (ныне Афганистане), эти «представители халха-монголов», равно как и ханы-чингизиды и другие монголо-татары, «отюречились за десяток-другой лет, не успев оставить документов на своем языке» – кроме берестяной «тетрадки», упомянутой выше.

Приведем снова сведения Марко Поло: «Марко, сын Николая, как-то очень скоро присмотрелся к татарским обычаям и научился их языку и письменам. Скажу вам по истинной правде, научился он их языку, и четырем азбукам и письму в очень короткое время, вскоре по приходе ко двору великого хана. Был он умен и сметлив. За все хорошее в нем да за способность великий хан был к нему милостив» (81, гл. XVI). Комментатор предполагает, что это были китайские, арабские, уйгурские и тибетские письмена (там же). То есть, это как раз те виды письменности, которыми и составлены в основном дошедшие до нас средневековые документы, многие на старотатарском языке (105), (106) и надписи на монетах Монгольской державы (43, 33), (104, 28–31), (108,6).