Зрительный контакт стал бельевой веревкой, на которой повисла высказанная им угроза. Не посмеет. Или посмеет?

Он шагнул ближе – я напряглась. Он упер руки в бока, уголок губ приподнялся… Я шмыгнула мимо него в дверь и плюхнулась на стул в фойе.

Где-то вдалеке Сэм напевал фальцетом песню из репертуара Уитни Хьюстон. Это успокаивало: братишка пел, когда бывал в хорошем настроении.

В фойе Хренобород прислонился к стойке, разглядывая меня.

– Ты слишком опекаешь Сэма. Это ему вредит.

– Я не слишком его опекаю. Так проявляется привязанность. Или ты уже забыл?

Он покачал головой:

– Твой брат – хороший парень. Сообразительный, славный, отлично ладит с посетителями и нравится персоналу. У него все будет хорошо.

В груди защемило. Он добр к Сэму, симпатизирует ему, заботится о нем…

Хренобород поморщился.

– Что?

– Злая Ведьма никогда мне не улыбалась, – сказал он, прищурив глаза.

– А я не улыбаюсь, – с улыбкой запротестовала я. – Приятно, когда о Сэме хорошо отзываются. Я хочу для него добра.

– Так и будет.

Он зашел за стойку бара, послышался скрип дверцы и шипение открываемой бутылки. Мгновение спустя передо мной поставили бутылку сидра.

– У меня нет яичного белка, а то приготовил бы «Виски сауэр».

Я приподняла бровь.

– Вы же закрываетесь.

Хренобород кивнул в сторону задней комнаты.

– Сэм освободится через несколько минут.

Он вышел из-за стойки с пивом в руке и пошел по коридору, а я, повернув голову, глядела на его спину и широкие плечи. Можно было бы остаться за столиком и копаться в телефоне или…

– Так вот где ты рыдаешь по ночам, – сказала я, останавливаясь в дверях его офиса.

– Да, именно здесь я рыдаю, – согласился он, садясь за стол и складывая руки на плоском животе, – травмированный зрелищем того, как ты, орудуя ножом и вилкой, поедаешь мужские сердца.

Я постучала себя по подбородку.

– Мужские сердца богаты железом.

Рид улыбнулся. Искренняя, непритворная улыбка озарила его лицо, словно он считал меня забавной или милой, что было совсем абсурдно. В его глазах я не была ни той, ни другой, а улыбаться – это вообще не про него. Хренобород ухмылялся, называя меня Медузой, и предупреждал всех и каждого, что мне нельзя смотреть в глаза. Скалился, называя меня Злой Ведьмой Запада. Усмехался, рекомендуя парню, с которым я разговаривала в баре, срочно обратиться в токсикологический центр. Но никогда не улыбался мне искренне, открыто и с приязнью. Что происходит?

– Осторожнее, – сказала я, опускаясь на диван сливового цвета и бросая рядом блокнот с остротами. – Будешь так светиться, люди подумают, что ты действительно получаешь удовольствие от жизни.

Вот ведь… Хотела сделать глоток сидра, а в итоге выпила сразу полбутылки.

– Я получаю удовольствие от многих вещей, – пожал плечами он, откинувшись в кресле.

Сквозь треснувшую броню просвечивала толика искренности. Казалось, он весь день был закован в сарказм, а в последние тридцать секунд одна застежка разошлась.

– Мне нравится ходить в походы, я люблю кино. – Рид отпил из бутылки, не сводя с меня глаз. – Люблю наблюдать, как ты говоришь мужикам, что не встречаешься, когда они тебе просто не нравятся.

Он ждал моей реакции. Улыбка, с которой я восприняла его слова, была в лучшем случае саркастической.

– А может, лучше не болтать о том, чего не понимаешь? Держись за привычные себе темы. Скажем, охрану заброшенных маяков?

Он рассмеялся. Искренне, от души. Я словно вдруг поймала гранату и не знала, что с ней теперь делать: держать в руках или выбросить.

– Валяй, говори. – Он сделал жест, побуждая меня продолжать, но выглядел при этом так, будто не сомневался в своей правоте. – Скажи, чего я не понимаю.