После своей первой брачной ночи король пожаловался Люиню:

– Нельзя было показать больше и увидеть меньше.

Вероятно, король имел в виду слишком хрупкую конституцию своей жены: маленькая грудь, худенькие плечи, длинные тонкие ноги. (Придворным художникам приходилось на картинах рисовать несуществующую щедрую плоть королевы). Кроме того, у Анны была очень нежная кожа. Некоторые даже говорили, что она так прозрачна, что, когда королева пьёт красное вино, видно, как оно течёт в горле. Кожа Анны Австрийской была так чувствительна, что прикосновение обыкновенного полотна вызывало на ней раздражение. Она не признавала иного белья, кроме батистового. Простыни, которые делались на заказ для неё, были так тонки, что каждую можно было протянуть сквозь кольцо.

Всё это раздражало грубоватого Людовика, называвшего жену «моя костлявая». Впрочем, Анна тоже не пылала любовью к этому не особенно привлекательному юноше – небольшого роста, худому, с широким лицом, выдающимся вперёд подбородком и крупным, как у всех Бурбонов, носом. А ещё у него был постоянно приоткрыт рот.

– Вечно угрюмый, вечно молчаливый, немного заика, он предпочитал беседам и ночам с супругой занятие охотой и музыкой, – пишет Эльвира Ватала в «Великих любовницах».

Королю женитьба пока принесла только избавление от его наставника, господина де Сувре, и телесных наказаний. Иногда он пытался вовлечь супругу в свои мальчишеские игры, которые ей казались глупыми. Вдобавок, когда бы они ни встречались, король всегда приводил с собой Люиня, вражда с которым тоже пагубно сказывалась на семейной жизни Анны.

Хотя Мария Медичи на людях с удовольствием подчёркивала, что её сын «недалёк умом, в нём нет здравого смысла, его здоровье не позволяет ему заниматься делами», по свидетельствам медика Эроара, Людовик ещё в раннем детстве отличался остроумием и ироничностью. Зная, какого мнения о нём была его мать, он надел на себя маску и стал тем, кого хотели в нём видеть, делая вид, что страшно увлечён детскими забавами.

– Я притворялся ребёнком, – признался он позже, давая понять, что опасался за свою жизнь.

Мария Медичи обожала своего младшего сына Гастона, герцога Орлеанского, который считался наследником престола. И, вероятно, предпочла бы его видеть королём.

16 мая двор вернулся в Париж, который встречал королевскую чету триумфальными арками, процессией колесниц с аллегорическими фигурами, прославлявшими Анну, несущую с собой мир: Купидон и Гименей попирали ногами Раздор. Купеческий старшина произнёс цветистый комплимент, призывая новую королеву как можно скорее подарить Франции дофина.

В то время как регентша поселилась в Тюильри, Анна заняла апартаменты в южном крыле Лувра.

– Её покои в Лувре соответствуют достоинству Её Величества, – восторгался испанский посол в письме к своему господину. – Графини де Кастро и де Торре (последняя – ангел, чьи достоинства заслуживают похвалы) поселены рядом со своей госпожой. Подданные приняли королеву-инфанту с сердечным восторгом.

– Спальня Анны – платяной шкаф, – подтверждал его слова один историк, – инкрустированный испанским орехом, арабское кресло, отделанное слоновой костью и жемчугом. Стены сверху донизу украшены гобеленами, а на одной из них редкостное флорентийское зеркало. На ложе алые бархатные занавеси.

Если украшения Анны, привезённые с собой, оценивались в 61 221 испанский дукат, то во Франции Мария Медичи передала ей в пользование также драгоценности короны на сумму 50 000 экю, которые полагались по рангу королеве Франции.

Но самой большой её страстью – после тонкого белья – были благовония: Анна их коллекционировала, и парфюмеры старались превзойти друг друга, дабы снискать милость королевы Франции. Позже купцы и побывавшие в дальних странах дворяне считали обязательным привезти ей какую-нибудь благоуханную диковинку: ароматические курения, сандаловые фигурки или шарики из овечьей шерсти, пропитанные душистыми маслами, которые арабские женщины носили в драгоценных флакончиках на груди, где они сохраняли свои свойства по многу лет.