– Нет!

Только Бартолини, посол Великого герцога Тосканского (племянника Марии Медичи), смог её навестить, пройдя по тайной лестнице. Он увидел, что несчастная королева-мать впала в отчаяние, плакала и была уверена, что её ожидает изгнание. Оставалось только определить его условия. По просьбе нунция (папского посла) Бентивольо переговоры были поручены епископу Люсонскому, способности которого он высоко ценил, и Бартолини, имевшему влияние на флорентийку.

1 мая Мария передала своему сыну через Ришельё следующие предложения: она готова покинуть Париж, просит сохранить ей власть в новой резиденции, а также все её доходы. Ещё она хотела бы, чтобы с ней были две её незамужние дочери – Кристина и Генриетта. И, наконец, перед отъездом она желала бы увидеть сына. Людовик отказался отпустить сестёр (по некоторым источника, отпустил только младшую), но позволил матери забрать часть её гвардейцев и жить в Блуа. Он согласился также на все её остальные условия.

Тогда Мария решила ускорить отъезд, который назначила на 3 мая. Встреча с сыном состоялась в передней её апартаментов. Король пришёл первым в сопровождении новых министров, среди которых были и те люди, которые служили ещё Генриху IV. Рядом с ним шёл Люинь, а впереди – два брата последнего, Кадене и Брант. Потом появилась королева-мать, чьё осунувшееся лицо контрастировало с безмятежным видом Людовика, который сказал:

– Мадам, я пришёл сюда, чтобы попрощаться с Вами и заверить, что буду заботиться о Вас как о своей матери. Я хотел освободить Вас от забот, которые Вы взвалили на себя, занимаясь моими делами. Вам пора отдохнуть от них, а мне – ими заняться: я решил, что один буду управлять моим королевством. Теперь я – король. Я отдал необходимые распоряжения для Вашей поездки. Прощайте, мадам, любите меня и я буду Вам добрым сыном.

Королева-мать, плача, ответила:

– Сударь, я огорчена тем, что не смогла править Вашим государством во время моего регентства так, как бы Вам хотелось, но уверяю Вас, что я приложила, насколько могла, свои усилия и старание, и молю Вас помнить, что остаюсь Вашей смиренной и покорной матерью и слугой.

После чего Мария попросила отпустить с ней её управляющего Барбена. Но король ничего не ответил и, после того, как мать поцеловала его на прощание, поклонился ей и удалился. Затем приблизился Люинь и поцеловал край мантии Марии, которая снова завела речь о Барбене, но в этот момент с лестницы донёсся властный голос Людовика ХIII:

– Люинь! Люинь! Люинь!

В течение второй половины дня флорентийка с удивительным самообладанием принимала визиты придворных. Некоторые придворные дамы во время этой прощальной аудиенции не смогли сдержать слёз. Однако королева-мать холодно заметила:

– Дамы, не плачьте обо мне; ведь совсем недавно я просила короля освободить меня от бремени его дел. Если мои действия вызвали недовольство короля, я тоже недовольна собой; тем не менее, я знаю, что однажды Его Величество признает – всё, что я сделала, было справедливым… Что касается маркиза д’Анкра, я молюсь за его душу: я молюсь также и за короля, который дал уговорить себя убить его.

Тем не менее, она пролила несколько слезинок во время прощания с любимым сыном Гастоном, которому шёл девятый год. После чего нежно поцеловала своих дочерей Кристину и Генриетту. Что же касается Анны Австрийской, то, кажется, она не пришла проститься со свекровью (возможно, король запретил ей это).

Вечером Мария Медичи спустилась во двор Лувра, где её ожидали карета и свита. Кортеж охраняли рейтары короля. В последнем экипаже ехал епископ Люсонский. Благодаря роли, которую он сыграл в переговорах матери и сына, ему разрешили сопровождать бывшую регентшу в Блуа и исполнять там функции главы её совета.