Да раз плюнуть.

Только не в этой жизни, старик.

Заворачиваю на заправку к свободной колонке, у которой стоит невзрачная девчонка в потрёпанном джинсовом комбинезоне; она называет номер колонки, при этом став одного цвета со спелым помидором. В другой день на такую реакцию противоположного пола я бы усмехнулся: обычная реакция на меня девочек её возраста – но сейчас пелена агрессии не пропускала через себя никакие эмоции кроме злости. Интересно, девчонка хоть совершеннолетняя? На вид не старше семнадцати, а уже впахивает на заправке – видать, тоже пришлось приспосабливаться под обстоятельства...

Всё это проносится в голове буквально за миг – пока иду в здание расплачиваться; у кассы стоит блондинка, которая при виде меня улыбается, будто я здесь исключительно ради неё, и открывает и так выставленную напоказ грудь.

Типичная реакция шкуры.

Она что-то щебечет, будто не замечая, что я не в настроении и могу опустить даже девушку – если она попала под руку не в то время не в том месте, а здесь как раз все составляющие на лицо. Я впервые оставляю солидную сумму и без сдачи – только для того, чтобы избавиться от навязчивого монолога блондинки и не выйти из себя окончательно.

Как она сама себя-то выносит?

Я бы чокнулся.

При виде меня маленькая взрослая девочка хмурится – вроде я оскорбляю её одним только присутствием; слишком резко и быстро вытаскивает пистолет из бака, и несколько капель растекаются жирными кляксами по моей рубашке. Конечно, это мелочь, но только в обычный день; а учитывая, откуда я только что уехал, даже чих в мою сторону сейчас воспринимался как признак агрессии и намёк на то, что оппонент напрашивается на мордобой. Впрочем, мордобоя тут хотел только я: с радостью обтесал бы кулаки до костей – может хоть после этого в груди не так бы сильно пекло. Не знаю, как я не вспыхнул спичкой, и девчонка не стала «счастливицей», попавшей под мою раздачу бонусов, накопившихся за день; роняю напоследок что-то и отдалённо не намекающее на то, насколько я в действительности зол, и прыгаю за руль тачки – чтобы поскорее оказаться подальше от людей.

Но вот что странно: несмотря на мою ярость, перед глазами всё ещё мелькал испуганный взгляд зелёных глаз взрослой малышки; но чёрт с ними, с глазами – она выпустила иголки в ответ на мою неадекватную реакцию. Заслуженно, конечно, потому что я был с ней неоправданно груб – она ж не виновата, что я родился в семье эгоистов с охреневшим самомнением – но всё же она не испугалась меня. Многие на её месте пережили бы клиническую смерть за одну только искру ненависти во взгляде, а в моих глазах полыхал настоящий инквизиторский костёр.

Храбрая малышка.

Дома первым делом избавляюсь от рубашки – пятна всё равно останутся – и падаю на пол для отжима; прямо в брюках, потому что нужно как-то избавиться от той дури, что сейчас рвала мой мозг на сотню кусков. Если не сделать этого вовремя, будут последствия – я себя знаю – но я не опущусь до уровня отца: заявляться в дом к тем, кто больше всех бесит, и вываливать на него помои своего настроения – это в его стиле, не в моём.

Но я был близок к тому, чтобы послать всё в пекло и сорваться.

Руки начинают дрожать от напряга, но я упрямо стискиваю зубы и отжимаюсь ещё раз пятнадцать перед тем, как окончательно рухнуть.

Кое-чему я у отца всё-таки научился.

Я должен быть лучше.

Сколько себя помню, мне всегда внушали, что семья Вороновых – это вишенка на торте в мире бизнеса; до наших высот добирались немногие, и не все они долго продержались на этой планке. Мы стоим на вершине мира – гордые, властные и независимые – и никому не скинуть нас с нашего пьедестала. Вот только при этом никто не уточнил, что мы прогнили как семейная ячейка, а если нет нормальных отношений изнутри – то и пьедестал продержится недолго.