Через внутренний двор с аккуратно подстриженными кустами белосерда шла дорожка из металла и камня. Над головой ослепительно сиял на солнце снежный пик, но Яссен даже не сощурился: Сэмсон не должен видеть в нем слабости.

Дорожка вела к террасе, на которой стояла резная мебель из слоновой кости. Сэмсон жестом пригласил Яссена сесть, а слуги-сешарийцы сервировали чай. Над чашками лениво вился парок. Яссен глубоко вдохнул богатый аромат листьев верми и лемонграсса. На трехъярусной менажнице были разложены тосты, а к ним – абрикосовый джем, ягоды имбирника и копченое мясо. Рядом стояли тарелки с росяными орехами в присыпке, карамелизованным инжиром и воздушным печеньем, которое, стоило его надкусить, взрывалось сладковатыми клубами.

– Все еще твое любимое? – с улыбкой спросил Сэмсон, заметив, как Яссен смотрит на печенье.

Он не смог сдержать ответной улыбки и, кивнув, уселся поудобнее.

Их внимание привлек некий пестрый промельк; Яссен успел разглядеть сокола, спикировавшего на скрывшуюся в зарослях жертву. Послышались встревоженные выкрики и щебет, среди которых Яссен узнал трель горного жаворонка.

– Порой они действуют на нервы, но клянусь: на рассвете ты услышишь хор, какого никогда в жизни не слышал. – Сэмсон откусил от воздушного печенья, и возле его губ распустилось красное облачко.

На краю двора садовник вырывал из земли россыпь грибов с серебристыми шляпками. Исходивший от них сернистый запах был до того сильным, что Яссен чуял его даже на террасе.

– На ужин будут грибы? – спросил он.

– Нет, – помотал головой Сэмсон, аккуратно раскладывая ягоды имбирника на тосте. – Тебя, полагаю, до сих пор от них воротит. Помнишь, как тебя вырвало прямо на ботинки Акароса? Небо свидетель, как он бушевал! Бьюсь об заклад, заставил тебя отчищать эти стоптанные башмаки полторы сотни раз, прежде чем снова их надел.

– Угу, но я в них еще наплевал, – сказал Яссен.

Сэмсон рассмеялся.

– Как там старик вообще? По-прежнему тянет из парней все жилы?

Вместо ответа Яссен кивнул на Сэмсонов перстень:

– Мне казалось, ты отрекся от фамильного имени. Или репортеры опять наврали?

– А сам как думаешь? – спросил Сэмсон с едва заметным нажимом.

Яссен узнал этот тон: так его друг допрашивал информаторов. Проверяет, значит.

Медля с ответом, Яссен изучал его. Да, улыбка прежняя, но это чужой человек, а не тот пацан, с которым Яссен рос. Не тот пацан, который сжимал его руку так крепко, что наутро проявлялись отметины; который божился, что порвал с фамилией, порвал с арохассинами, и клялся, что однажды обязательно вернется за Яссеном.

Он будто снова ощутил пальцы Сэмсона у себя на запястье.

– Я думаю, что, как бы ты ни клеймил свой род за ужасы, с ним связанные, ты все же скучаешь по Сешару. Если не по людям, то по лошадям уж точно. – Сэмсон издал смешок, и Яссен продолжил, тщательно подбирая слова: – Однако я никак не могу взять в толк, почему с таким богатством и властью ты не вернулся? Почему не отомстил тем, кто истребил твоих родных?

– Гляжу, ты все такой же.

Сэмсон опустил ногу и, выпрямившись, потянулся за чайником.

– По-прежнему одержим местью, – продолжил он с холодом в голосе. – Глубоко же в тебя это вдолбили.

– Ты обещал вернуться за мной, – сказал Яссен, и голос его некстати дрогнул. – Ты поклялся меня вытащить.

Сэмсон закончил разливать чай и поставил чайник. Рука у него немного тряслась.

– Ты не хуже меня знаешь, что, вернись я, арохассины нам обоим оторвали бы голову, – тихо произнес он с болью в голосе.

Сэмсон действительно бросил Яссена на произвол судьбы, и вот он явился: отощавший, весь в шрамах и ожогах – эдакий немой укор. Возможно, чувство вины наемнику было все же не чуждо.