Автор не предполагает анализировать исторически складывавшиеся концепции и представления о счастье. В этом случае его исследование было бы историческим, даже если бы к нему примешивались оценки и оценочные суждения. Автор исходит из того, что новое время, в которое мы живём и которое стремительно изменяется у всех на глазах, требует новых определений понятия счастья и нового отношения к этому понятию.

Строительство всеобщего прочного счастья – это как строительство крепости, где каждый камень должен быть хорошо прилажен к другим, чтобы они все вместе надёжно обеспечивали прочность стен. Когда-то, под воздействием ли времени или под воздействием событий, стены всё равно рухнут. Но это не повод не возводить их. Можно провести параллель между возведением такой крепости и формированием нового, не одинакового для всех, но многообразного и многогранного представления о счастье, отвечающего духу и реалиям времени. Каким будет это представление, загадывать рано. Но одно несомненно: оно будет враждебно христианству и коммунизму. Словно каким-то злым духом на пути человечества были установлены эти две ловушки – христианство и коммунизм, обе манящие обещанием счастья. Человечество оба раза поддалось искушению и поочередно оказывалось в обеих. Но человек не в силах победить в себе иррациональное стремление обрести то, что необретаемо, что присутствует в его духе как цель и намерение, для которых невозможно воплощение.

Возьмём ли мы представления Платона, первого философа-утописта, или представления любого из последующих философов, всякий раз обнаруживается то же самое: ни одному из мыслителей, включая самых выдающихся, не удалось сформулировать дефиницию счастья, приемлемую для всех. Но так ли уж важно иметь дефиницию счастья, чтобы чувствовать себя счастливым? Разве не счастлива кошка, поймавшая мышь, и разве ей нужно для восприятия своего счастья обладать дефиницией счастья? Для счастливого человека всегда верна такая дефиниция: «Счастье – это то душевное состояние, которое я в настоящий момент испытываю».

Такие общие определения, как «счастье в здоровье и материальном и душевном благополучии» или «счастье в том, чтобы чувствовать себя счастливым» при ближайшем рассмотрении неизменно обнаруживают свою несостоятельность. Возникают дополнительные вопросы, на которые ответы невозможны. Одно дело быть здоровым для человека, который всегда был здоров, и другое – для человека, который хронически болен. Ничего больной не желает для себя так, как выздоровления, но это желание неизвестно здоровому. Не случайно кем-то было сказано: счастье как здоровье – если его не замечаешь, значит, оно есть. Слепой всю жизнь мечтает стать зрячим и сожалеет, что для него это невозможно; но зрячий отнюдь не радуется всю жизнь тому, что он зрячий, он не замечает тех преимуществ, которые ему даёт зрение, и не воспринимает ежеминутно свою способность видеть как величайшее благо. Он воспримет её как величайшее благо, если утратит её. Тут оправданна пословица, точно передающая состояние владеющего и не владеющего каким-то благом: «что имеем – не храним; потерявши – плачем».

Человеку, как это ни парадоксально, остаётся полюбить зло за то, что оно является условием возможности блага. Голод – непременное условие возможности удовольствия от его удовлетворения; боль – условие возможности радости от отсутствия боли. Каждому остаётся смириться перед своим бессилием обрести долговременное счастье и полюбить свои несчастья как условие возможности счастливых моментов в жизни. Всё же, осознавая это, человек скорее согласится на полное отсутствие счастья в своей жизни, чем на присутствие несчастий, какие бы счастливые моменты ни были с ними связаны. Или захочет кто-то познать радость прозрения, если такая радость возможна только ценой долговременной утраты зрения?