Так рассуждал старый, наивный для нашего времени и нашей оценки, король, быть может, не очень удачливый правитель, но зато храбрый и честный человек. Приняв решение, он, боясь возвращения суетных мыслей, поспешил вернуться к Гвидолину.

– Передайте вашему королю, епископ, что если он оказался настолько смел, что явился в мои земли с оружием в руках, пусть смелость эта не изменит ему сегодня, ибо сразу после ноны28 я буду атаковать его войско.

Яркое июльское солнце сделало всё от него зависящее, чтобы предотвратить грядущую бойню между дружинами, каждая из которых несла впереди себя символ великой жертвы Господа, пела гимны о святости и благочестии и жарко приглашала Сына Человеческого, пострадавшего за грехи мира, к себе в союзники. Солнечные лучи немилосердно обжигали светом две людские колонны, шедшие навстречу друг другу с целью губить чужие жизни и постараться спасти свои. Никто из бравых воинов обеих армий, спроси их о целях и истоках сегодняшнего сражения, не смог бы внятно объяснить причины начинающегося боя. Их знали, и то не до конца, только их предводители, стоявшие возле своих шатров и оценивающие свои быстро меняющиеся шансы на лавры победителя, в то время как людские массы, привлечённые сюда прихотями своих сеньоров и ради сомнительного прибытка в своих кошельках, начинали отчаянно кромсать друг друга.

Швабско-бургундское войско, как и предполагал Беренгарий, предпочло атакующую тактику. Вперёд, ощетинившись копьями, ринулась конница, состоящая из рыцарей Бургундии и Ивреи, за ними дружным быстрым шагом следовала сначала швабская пехота, а затем дружина епископа Пьяченцы. Император же предпочёл классический оборонительный вариант, поставив конницу венгерских наёмников и веронских рыцарей на фланги, а в центре возлагая свои надежды на папских дорифоров.

Удар бургундской конницы был направлен прямо в центр императорского войска, Рудольф, а точнее герцог Бурхард – именно он принимал решения по ходу боя, – намеревался таким образом рассечь армию неприятеля надвое, кратчайшим путём добраться до шатра императора и, опрокинув его, добиться быстрого и решительного успеха. Однако прежде чем бургундцы достигли вражеского войска, их с обеих сторон с диким гвалтом атаковали венгры, осыпая рыцарей своими стрелами, стремительно поворачивая к своему лагерю и возвращаясь вновь с новой стрелой, вытащенной из колчана. Круговерть, устроенная кочевниками, стала откровением для рыцарей Рудольфа, их колонна смешалась, потеряла темп, и сила их удара по императорской пехоте оказалась снижена в разы, отчего их атакующий меч не развалил вражескую армию пополам, а прочно увяз в её туше.

В довершение всех бед с флангов возобновили свои кусачие наскоки венгры, словно свора собак, накинувшаяся на медведя. Бургундской коннице пришлось бы совсем плохо, если бы не подоспели швабы. Начался жаркий бой, в котором уже не было места тактическим ухищрениям, адская музыка сражения представляла собой безумную пёструю симфонию человеческих страстей, в которой предсмертные крики, радость убийц, страх и злость ежесекундно звучали ужасными аккордами, а Люцифер являлся здесь и композитором, и дирижёром, и благодарным зрителем, не скупящимся на аплодисменты всякий раз, когда чья-то душа печальным облаком отлетала из поверженного тела.

Беренгарий, видя размазавшуюся по всему батальному полю вражескую конницу, решил пустить в действие свой резерв. Веронские всадники вклинились в бушевавшее людское море, и их организованная атака, к ужасу Рудольфа, повергла в бегство его соотечественников. Дрожа всем телом, король бросился к своему тестю, умоляя того остановить бегущих прочь бургундцев. Отмахнувшись от него, герцог помчался навстречу убегавшим, но не для того, чтобы остановить бургундцев, а чтобы организовать оборону швабской дружине и попытаться спасти положение. Одновременно с этим он приказал двинуться вперёд отряду епископа Гвидолина. Таким образом, обе стороны ввели в бой свои резервы.