У хамонов существует свой denominacion de origin, своего рода знак качества, гарантирующий, что купленный вами окорок высочайшего качества и произведен с соблюдением всех необходимых стандартов. Именно такой продукт поставляется ко двору короля Испании. Экспортируют его испанцы, к сожалению, неохотно. Предпочитают есть сами.

После того, как я основательно затарилась свиными конечностями и, конечно же, любимой чоризо, молодой хозяин устроил нам дегустацию прямо во дворике усадьбы под тенистым платаном. Дегустация хамона – отдельное искусство. Окорок должен быть либо в подвешенном состоянии, либо закрепленным на специальной деревянной станине – хамонэре – копытцем вверх. Ломтики нарезаются максимально тонкими при комнатной температуре.

– Сначала сделай глоток благородного красного вина, – дон Амброзио взялся за воспитание моих рецепторов, – затем возьми ломтик ветчины… Руками бери! Клади его в рот. Теперь очередь за оливкой, вымоченной в вине, еще один кусочек хамона и опять глоток вина. Все. Потом повтори.

И я повторяла, то с инжиром, потом с ароматной дыней, слегка присыпанной черным перцем, и опять с оливкой.

Для испанцев хамон – часть их истории, национальная гордость, связанная с великими завоеваниями и открытиями. Мировое признание хамона началось две тысячи лет назад, когда воины Римской империи позаимствовали у жителей Иберийского полуострова секрет засолки свинины. В те далекие времена не было консервов и холодильников и наличие у армии долго не портящихся продуктов имело решающее значение. Впрочем, как и у путешественников. Еще не известно, смог бы доплыть Христофор Колумб до берегов Америки, не будь в трюмах его кораблей запаса питательного окорока.

Я посмотрела на Чучо. Он сидел грустный-прегрустный, хамона почти не ел, пил вино, потом перешел на агуардиенте (испанская водка), прочитал мне пару своих сонетов, но поняв, что я не сильна в испанском, попросил прощения и удалился в совершенно разобранном виде.

– Все еще страдает, – вздохнул ему вслед дон Амброзио. – Особенно, когда видит красивых женщин.

– Жениться ему надо, – вздохнула в ответ я.

В деревне между Севастополем и Бахчисараем жила-была девочка Аня Клячина – моя подруга детства. Познакомились мы, когда она залезла в наш сад-огород за персиками. Мы с Полканом встали на защиту частной собственности. Порвали Анечке платье, укусили ее за ногу. Прибежавшая на шум бабушка вместо благодарности надавала мне тумаков, Полкана посадила на цепь, а Кляче (такая кликуха была у девочки) нарвала персиков и проводила до калитки.

Потом я поняла мотивацию бабушки: у Ани было три вечно голодные сестренки и братик, все мал мала, а еще мамаша-алкоголичка и отец, из последних сил пытающийся прокормить семью. В 90-е это было совсем не просто. Работать было уже негде, воровать уже нечего, оставалось либо спиваться, либо копошиться на своем огороде.

Однажды скучную жизнь деревни нарушил шум мотора красивой иностранной машины, в которой, рассекая грязь и навозную жижу, ехали председатель колхоза и ухоженный мужчина из самого Парижа.

– Натахааа, собирай правление, – крикнул председатель.

О том, что происходило на собрании колхозников, я узнала от нашей соседки тети Нади, заглянувшей «за солью» к бабушке, обсудить последние новости.

– Ты представляешь, Наталья, они этой гадостью даже закусывать не брезгують! Тьфу! Это ж еще хуже, чем лягушки.

Так, за двадцать лет до того, как стать гражданкой Франции, я узнала о популярном французском блюде – эскарго. По-нашему, это обычная виноградная улитка, поджаренная на сливочном масле и политая чесночным соусом. Мерзкий слизняк, которого с таким удовольствием мы, дети, давили ногами, оказывается, в Европе изысканный продукт, обожаемый всеми гурмэ.