Сколько раз я мечтала вот так положить Урмасу голову на плечо, слушать биение его сердца и, замирая от счастья, сознавать, что мы отныне неразлучны… Как бы то ни было, сегодня моя мечта сбылась, и, хотя я понимала, что мы никогда не будем вместе, и сейчас второй пилот тянется ко мне исключительно по причине пребывания в пограничном состоянии, а вовсе не по большой любви, мной владело всеобъемлющее ощущение безудержного счастья. Я жадно впитывала каждый миг этого противоестественного наслаждения, густо замешанного на чувстве вины и изрядно сдобренного страхом, и не могла заставить себя отстраниться от Урмаса. Мне полагалось его ненавидеть и презирать или на худой конец испытывать к нему снисходительную жалость, как обычно жалеют сирых и убогих, но я всё также страстно и отчаянно задыхалась от любви. Я едва не потеряла Урмаса, и одна только мысль о том, чтобы оказаться один на один с его бездыханным телом, свисающим из петли, вызывала во мне панический ужас, сильный и непреодолимый, застилающий рассудок и сводящий с ума.

Я четко понимала, что второму пилоту уже ничем нельзя помочь: повернуть время вспять было не в нашей власти, он сделал то, что сделал, и даже самое чистосердечное раскаяние не принесет ему облегчения страданий и мира в душе. Парень из бывшей советской республики, покоривший Европу ценой собственного безумия, и павший жертвой не то слишком честолюбивых амбиций, не то фанатичной преданности своей мечте – Урмас Лахт не выдержал этой неподъемной ноши, а я не догадалась подставить ему плечо, он стремительно падал в бездну, а я так и не протянула ему руки. Я привыкла неизменно видеть Урмаса собранным, подчеркнуто вежливым в общении, сдержанно улыбающимся при встрече и крайне редко позволяющим себе открыто проявлять эмоции, не подозревая, что в это самое мгновение творилось у него внутри. Да что говорить обо мне, вероятно, для каждого, кому доводилось с ним работать, Урмас всегда выглядел классическим воплощением расхожих стереотипах о выходцах из Эстонии: хладнокровный, невозмутимый, порой чересчур задумчивый и оттого будто бы слегка медлительный. От подобных людей окружающие никогда не ждали выдающихся достижений в профессии, равно как и необдуманных поступков, совершенных под воздействием внезапного порыва, и уж тем более сложно было распознать за олимпийским спокойствием второго пилота невероятную, почти патологическую одержимость авиацией, в результате приведшую к тому, что Урмас не смог просто так расстаться с небом, а нашел поистине дикий и варварский способ напоследок заявить о себе.

Еще совсем недавно я шарахалась от второго пилота, как черт от ладана, и старалась по возможности держаться от него на относительно безопасном расстоянии, и уж точно даже в кошмарном сне не могла представить, что буду настолько искренне и крепко его обнимать, безоговорочно поправ свои моральные убеждения. Честно сказать, я особо и не пыталась разобраться в своих нынешних ощущениях, так как прекрасно знала, что любая попытка подвести логическую базу под свои чувства к Урмасу заведомо обречена на сокрушительный провал. Я готова была сотню раз повторить те слова, что я кричала ему через наглухо заблокированную дверь кокпита, и раз у меня оставалось лишь несколько предрассветных часов, я собиралась провести отведенное время в объятиях Урмаса – у меня ведь тоже присутствовала своего рода мания, только если второго пилота неистово влекли самолеты, то я у меня не хватало мужества сопротивляться навязчивому влечению к нему.

Глаза Урмаса были закрыты, но светлые, жесткие ресницы часто трепетали на плотно смеженных веках. Периодически второй пилот кашлял, сдавленно стонал и рефлекторно касался багровеющей на шее борозды от ремня. Его лицо заметно порозовело, тонкие губы больше не пугали жуткой синевой, но вид у него всё еще был очень слабый и нездоровый – с костлявой старухой с косой он разминулся буквально за секунду до рокового финала, и преддверие этой встречи не могло не наложить свой явный отпечаток. Уже довольно долго Урмас сохранял неподвижное положение тела, притом, что у меня больно затекла поясница, и я бы давно поменяла позу на более удобную. Но второй пилот словно застыл в оцепенении, и я боялась пошевелиться, чтобы ненароком не разрушить возникшую между нами гармонию. Комната вскоре остыла, я начала подмерзать и с целью согреться еще теснее прильнула к Урмасу, однако, к моему вящему разочарованию, тот абсолютно не впечатлился моими поползновениями.