Мария медленно потягивала свой любимый напиток, так любимый ею в исполнении барменов именно этого бара, давая себе передышку для мобилизации сил и продумывания плана отражения такой бесстрашной и неожиданно нахальной атаки. Так как это был уже второй бокал, получалось с трудом.

– А ты опять проводишь меня до такси и ничего не сделаешь, что положено настоящему мужчине? – со всей возможной горечью и презрением констатировала Мария.

Майк усмехнулся, облокачиваясь обеими руками на столик, и вдруг неожиданно поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза с открытым забралом, со всеми мыслями, страхами и надеждами, что были у него в голове.

– А тебе бы этого хотелось? – просто и спокойно спросил он.

Она перестала пить. Не отрывая взгляда от его глаз, она долго просчитывала что-то у себя в голове, слегка прищурившись. Затем поставила бокал на стол и облокотилась на него так же, как собеседник, оказавшись лицом к лицу буквально в паре сантиметров от него. Майку захотелось зажмуриться от накатившего страха, но он сдержался. Через всю какофонию запахов всех возможных напитков мира, разгорячённых тел и вечернего угара он отчётливо почувствовал тонкий запах её духов, а за ним еле различимые, но одурманивающие до глубины запахи её кожи, её волос, её крови.

– Ты можешь взять меня один раз легко и просто, нам обоим понравится, а наутро мы разойдёмся и забудем обо всём об этом.

Пауза. Вдох-выдох.

– Либо ты можешь взять меня навсегда, как ты хочешь, на всю жизнь. Но для этого тебе придётся сначала взломать все замки мира от всех дверей, влезть на каждую гору на свете. И достать мне то, чего ты никогда не сможешь достать даже для самого себя – прощение.

Мария не знала, откуда родилось это в её голове. Но знала, что сейчас она говорит чистую правду. Может, даже впервые в жизни.

Он не ответил.

Он знал, что когда-нибудь его настигнет всё то, что он натворил в своей жизни, все демоны и призраки его прошлого встанут перед ним как один и спросят ответа. И он знал, что именно эта женщина станет голосом этих демонов, потребует от него такого, чего может никогда он в своей жизни не делал. Но не думал, что она станет его судьёй. Единственное, чего он хотел бы, это выполнить её указания, свершить все эти подвиги и очистить в испепеляющем огне свою потерянную душу. И он знал, что не справится.

Майк изменился в лице до основания. Всю скрытую боль, отчаяние и раскаяние в самом себе он выпустил на поверхность. Позволил им всплыть из самых тёмных глубин души, из самых потаённых уголков сознания, выпустил из клеток и кандалов, в которых они томились все эти годы. Он дал им подняться к свету, исходящему от этой сияющей женщины, дотронуться до самого края его внешних границ, до тончайшего полотна его кожи изнутри. Позволил со всем отчаянием и принятием. Позволил… и в самую последнюю секунду… испугался!

– Может, я никогда и не смогу «достать» прощение для самого себя, ты права. Но я хотел бы подарить его тебе. Не знаю, в чём ты должна себя простить и чего мне это будет стоить. Но я хотел бы попытаться.

Мария долго мерила его взглядом, забыв об окружающих, недопитом бокале и даже о времени, которое с таким отчаянием контролировала всю жизнь, стараясь не упустить ни минуты. Сейчас в этом переполненном кричащими от отчаяния душами месте, пытающихся залить свои боли ядом, она наконец-то решалась на что-то действительно невозможное. На то, что нельзя получить.

– Тогда поехали, – сказала она и повела его за руку вон из бара.

Ночной летний ветер принёс откуда-то забытую в дневной жаре прохладу. Он колыхал поверхность её тончайшей шёлковой блузки, и то ли от самого ветра, то ли от касаний холодной ткани по коже Мария ёжилась и вся зябла изнутри. Она стояла, обнимая себя за локти обеими руками, и в очередной раз вздрогнула, поведя плечами, больше для того, чтобы разогнать остывающий адреналин по мускулам для тепла, чем от назойливого ветра. По спине ходили мурашки, и она не смогла бы точно ответить от чего – от холода, волнения или от страха.