Уолтер не мог удержаться от улыбки.

– Она, вероятно, спешила водворить на ваше место Барлепа.

– Но к чему такая спешка?

– Когда на смену старой любви приходит новая…

– Но какое отношение имеет к Беатрисе любовь? – спросил Слайп.

– Огромное, – вмешался Вилли Уивер. – Колоссальное! Перезрелые девы всегда самые страстные.

– Но у нее за всю жизнь не было ни одной любовной связи.

– Поэтому-то она такая неистовая, – торжествующе заключил Вилли. – Предохранительный клапан закрыт слишком плотно. Жена уверяет, что белье она носит такое, что хоть самой Фрине впору. Это угрожающий симптом.

– Может быть, она просто любит хорошо одеваться? – предположила Люси.

Вилли Уивер покачал головой. Это предположение казалось ему слишком простым.

– Подсознание этой женщины подобно черной пропасти. – На мгновение Вилли замолчал. – На дне которой копошатся жабы, – заключил он и скромно кашлянул, поздравляя себя с очередным достижением.

Беатриса Гилрэй чинила розовую шелковую кофточку. Ей было тридцать пять лет, но она казалась моложе; вернее сказать, она казалась женщиной без возраста. Кожа у нее была чистая и свежая. Блестящие глаза смотрели из неглубоких, без единой морщинки орбит. Ее лицо нельзя было назвать некрасивым, но было что-то комическое в форме ее вздернутого носика, что-то немножко нелепое в ее глазах, похожих на яркие бусинки, в ее пухлых губах и круглом, вызывающем подбородке. Но смеяться с ней было так же легко, как над ней: рот у нее был веселый, а выражение круглых удивленных глаз было насмешливым и лукаво-любопытным. Она делала стежок за стежком. Часы тикали. Движущееся мгновение, которое, согласно сэру Исааку Ньютону, отделяет бесконечное прошлое от бесконечного будущего, неумолимо продвигалось вперед сквозь измерение времени. Или, если прав Аристотель, какая-то частица возможного ежесекундно становилась действительностью; настоящее стояло неподвижно и втягивало в себя будущее, точно человек, втягивающий в себя бесконечную макаронину. Время от времени Беатриса реализовывала потенциальный зевок. В корзине у камина лежала черная кошка; она мурлыкала, ее сосали четверо слепых пегих котят. Стены комнаты были желтые, как первоцвет. На верхней полке книжного шкафа пыль скапливалась на книгах по ассириологии, приобретенных тогда, когда верхний этаж снимал Питер Слайп. На столе лежал раскрытый томик «Мыслей» Паскаля с карандашными пометками Барлепа. Часы продолжали тикать.