Спэндрелл застонал и покачал головой:

– Избави нас Боже от этих гимнастов!

– А между тем разница здесь большая, – продолжал Рэмпион. – Современная похотливость – просто христианство навыворот. Аскетическое презрение к телу, выраженное другим способом. Презрение и ненависть. Об этом-то я вам и говорю. Вы ненавидите самого себя, вы ненавидите жизнь. У вас только такая альтернатива: либо свальный грех, либо аскетизм. Две формы смерти. Знаете, христиане и то гораздо лучше понимали фаллизм, чем наше безбожное поколение. Как это там говорится в свадебном обряде? «Телом моим служу тебе». Служение телом – это ведь подлинный фаллизм. А если вы думаете, что это хоть сколько-нибудь похоже на бесстрастный цивилизованный свальный грех наших передовых молодых людей, вы жестоко ошибаетесь.

– Что вы, я охотно соглашаюсь, что наши цивилизованные развлечения смертоносны, – ответил Спэндрелл. – Есть, знаете, такой запах… – он говорил отрывисто, в промежутках между словами старательно раскуривая наполовину потухшую сигару, – дешевых духов… давно не мытого тела… иногда я думаю… что такой запах… должен быть в аду. – Он отбросил спичку. – Но есть еще одна возможность, и в ней нет ничего смертоносного. Возьмите, например, Иисуса или святого Франциска – разве они трупы?

– Не без того, – сказал Рэмпион. – Они не совсем трупы, а так, кусочками. Я готов согласиться, что иные кусочки в них были очень даже живые. Но оба они попросту не считались с целой половиной человеческого общества. Нет, нет, это не то! Пора перестать говорить о них. Мне надоели Иисус и Франциск, смертельно надоели.

– Что ж, возьмем поэтов, – сказал Спэндрелл. – Вы ведь не скажете, что Шелли – труп.

– Шелли? – воскликнул Рэмпион. – Не говорите мне о Шелли. – Он выразительно покачал головой. – Нет, нет! В Шелли есть что-то ужасно гнусное. Он не человек, не мужчина. Помесь эльфа и слизняка.

– Полегче, полегче, – запротестовал Спэндрелл.

– Ах да, утонченный и так далее! А внутри такая, знаете ли, бескровная слякоть. Ни крови, ни костей, ни кишок. Слизь и белый сок – и больше ничего. И с какой гнусной ложью в душе! Как он всегда убеждал себя и других, что земля – это вовсе не земля, а либо небо, либо ад. А когда он спал с женщинами, так вы не подумайте, пожалуйста, что он спал с ними – как можно! Просто двое ангелов брались за ручки. Фу! Вспомните, как он обращался с женщинами. Возмутительно, просто возмутительно! Конечно, женщинам это нравилось – на первых порах. Они чувствовали себя такими духовными – по крайней мере до тех пор, пока у них не появлялось желание покончить с собой. Ужасно духовными! А на самом деле он был всегда только школьник: мальчику не терпится, вот он и уверяет сам себя и всех других, что он – это Данте и Беатриче в одном лице. Какая гнусность! Единственное оправдание – что это была не его вина. Он родился не мужчиной: он был эльфом из породы слизняков и с половыми потребностями школьника. А потом вспомните его полную неспособность назвать лопату лопатой. Ему непременно нужно было делать вид, что это ангельская арфа либо платоновская идея. Помните оду «К жаворонку»? «Здравствуй, легкое творенье! Ты не птица, светлый дух!» – Рэмпион декламировал с преувеличенным «выражением», пародируя профессионального чтеца. – Он, как всегда, делает вид, как всегда лжет. Разве можно допустить, что жаворонок – это только птица, с кровью, перьями, которая вьет себе гнездо и кушает гусениц? Ах, что вы! Это недостаточно поэтично, это слишком грубо. Нужно, чтобы жаворонок стал бесплотным духом. Без крови, без костей. Так, какой-то эфирный, летучий слизняк. Как и следовало ожидать, Шелли сам был своего рода летучим слизняком; а в конце концов писать можно только о самом себе. Если человек слизняк, он будет писать о слизняках, даже тогда, когда он воображает, будто пишет о жаворонках. Надеюсь только, – добавил Рэмпион со взрывом комически преувеличенного бешенства, – надеюсь, что у этой птицы хватило ума, как у воробьев в книге Товита, наложить ему как следует в глаза. Это проучило бы его за то, что он говорил, будто жаворонок – не птица. Светлый дух, действительно! Светлый дух!