– Не сомневаюсь, – возмущенно сказала Мэри. – Но чего ради вы это делаете?

– Ради развлечения, – с театральным цинизмом сказал Спэндрелл. – Чтобы убить время и разогнать скуку.

– А главным образом, – закончил Марк Рэмпион, не поднимая глаз от чашки кофе, – ради мести. Этим вы мстите женщинам, вы наказываете их за то, что они – женщины и привлекательны, вы даете выход своей ненависти к ним и к тому, что они олицетворяют, вы даете выход своей ненависти к самому себе. Вся ваша беда, Спэндрелл, – продолжал он, неожиданно с укором посмотрев блестящими светлыми глазами на Спэндрелла, – в том, что вы ненавидите самого себя. Вы ненавидите самый источник своей жизни, ее основу – ведь не станете же вы отрицать, что в основе жизни лежит взаимоотношение полов. А вы ненавидите женщин, ненавидите.

– Ненавижу? – Это было неожиданное обвинение. Спэндрелл привык, что его ругают за чрезмерную любовь к женщинам и к чувственным наслаждениям.

– И не только вы. Вся эта публика. – Движением головы Рэмпион указал на остальных обедающих. – А также все респектабельные люди. Все страдают этим. Это болезнь современного человека; я зову ее иисусовой болезнью, по аналогии с брайтовой болезнью. Вернее – иисусовой и ньютоновой болезнью, потому что ученые повинны в ней не меньше христиан. И крупные дельцы тоже, если на то пошло. Это иисусова, ньютонова и фордова болезнь. Эта троица убивает человечество, высасывает из нас жизнь и начиняет нас ненавистью.

Эта тема очень занимала Рэмпиона. Весь день он трудился над рисунком, символически выражавшим его мысли. Рисунок изображал Иисуса с повязкой на бедрах, как в день казни, и хирурга в халате со скальпелем в руке; они стояли по бокам операционного стола, на котором ногами к зрителю был распят вскрытый мужчина. Из отвратительной раны в его животе свисал клубок внутренностей, которые, падая на землю, переплетались с внутренностями лежавшей на переднем плане женщины и аллегорически превращались в целый выводок змей. На заднем плане тянулись гряды холмов, покрытых черным пунктиром угольных шахт и фабричных труб. В одном углу рисунка, позади фигуры Иисуса, два ангела – духовный продукт стараний вивисекторов – пытались подняться на распростертых крыльях. Тщетно: их ноги запутались в клубке змей. Несмотря на все свои усилия, они не могли оторваться от земли.

– Иисус и ученые подвергают нас вивисекции, – продолжал он, думая о своем рисунке, – рассекают наши тела на куски.

– Что же в этом плохого? – возразил Спэндрелл. – Вероятно, тела для этого и созданы. Недаром существует стыд. Стыд своего тела и его функций возникает у нас самопроизвольно. Он свидетельствует о том, что наше тело есть нечто абсолютно и естественно низшее.

– Абсолютная и естественная чушь! – возмутился Рэмпион. – Начать с того, что стыд возникает вовсе не самопроизвольно. Нам его прививают. Можно заставить людей стыдиться чего угодно. Стыдиться желтых ботинок при черном сюртуке, неподобающего акцента, капли, висящей на носу. Решительно всего, и в том числе тела и его функций. Но этот вид стыда ничуть не менее искусствен, чем все остальные. Его выдумали христиане, подобно тому как портные с Сэвил-роуд выдумали, что стыдно носить желтые ботинки при черном сюртуке. В дохристианские времена этого стыда не существовало. Возьмите греков, этрусков…

Последние слова Рэмпиона перенесли Мэри на вересковые пустоши около Стэнтона. Он все такой же. Он стал только немножко сильнее. Какой больной вид был у него в тот день. Ей было стыдно своего здоровья и богатства. Любила ли она его тогда так же сильно, как любит теперь?