Не обращая внимания ни на кого, он спустился с Тулпара, прогладив того по гриве, посмотрев в эти большие чёрные глаза и слегка похлопав по шее он развернулся и взглянул в сторону бескрайнего поля. Огромное небо, становившее всё более пасмурным, закрывая лик Солнца, представлялось во всё более интересном ключе. Обладатель интересного голоса – бас-баритона, как определил некогда Амет вместе с Вениамином, а сейчас как он думал драматического баса, изобретатель всё больше отходил в сторону высокой травы, отходя от дороги.

Он распрямил руки, словно желая взлететь и глубоко вдохнул в себя воздух, издав одновременно еле слышимый, но в то же время, раздающийся эхом удлинённый звук, который издаёт певец, проверяя акустику зала, в коем он выступает, но Амет и не думал, и не желал петь, хотя ощутить всю мощь собственного голоса, увидеть или точнее услышать собственные вокальные способности желанье есть всегда. Но или это появились его видения после инсульта или лёгкого помутнения рассудка или это были шалости фантазии, но он отчётливо видел перед собой себя же, вспоминал сколько всего было пережито, от его раздумий на крыше особняка или в лесу, до того, как он стоял где-то здесь, когда рубили леса с бароном Жаном или совсем недавно проездом. Поэтому изобретатель нисколько не задумываясь тихо заговорил:

– Оглянись незнакомый прохожий, мне твой взгляд непреступный знаком, – смотря на себя же в прошлом говорил Амет. – Может быть я это… только моложе, не всегда мы себя узнаём, – его голос тянулся длинным тихим эхом отдавая вокруг. – Ничто на Земле не проходит бесследно и юность ушедшая всё же бессмертна. Как молоды мы были.

Тут же он ощутил чьё-то касание у себя на плече.

– Как молоды мы были, – добавил незаметно подошедший граф Мур.

– Как искренне любили, – вспоминая Ицала и Вениамина почти со стеклянными глазами продолжал Амет. – Как верили в себя…

Амет осматривал всё вокруг и со странным чувством в глазах, словно смотрел на нечто иное, на свои фантазии и воображения перед глазами, продолжал:

– Нас тогда без усмешек встречали, – с иронической улыбкой говорил изобретатель, смотря на окружающую растительность, немного наклонившись и касаясь траву руками, – все цветы на дорогах Земли. Мы друзей за ошибки прощали…

Вспоминая самые различные случаи из их жизни, от случаев с ссорой с бароном Жаном Барруа, с Самуилом Муром, с графом Годфри, с Вениамином, когда были не правы они и сам Амет, произносил учёный, после чего продолжал, – лишь измены простить не могли, – с большей горечью добавил изобретатель.

Граф Самуил Мур представлял совершенно иную картину, вместе с теми сотнями случаев предательства, коих у него было в разы больше нежели у изобретателя, сколько боли и страданий он испытал, когда погиб его отец, когда умирали его друзья, когда предавали его приближённые, а вчерашние друзья теперь были по противоположные стороны военных баррикад. Целые народы теперь воевали между собой, без угрызения совести убивая друг друга, совершенно забыв о законе, о справедливости. Но господин Мур, принц Даккар вспоминая всё это верил, что когда-нибудь справедливость восторжествует, а пока он смотрит на всё это словно убиенный на поле боя, словно погибший. И также, как мёртвый не может вмешиваться в дела живых, также и он мог оставаться лишь призрачным наблюдателем. Он смотрел на Амета и мог даже улыбнуться над теми проблемами, над которыми размышлял изобретатель, но и его этот мудрый человек и верный друг прекрасно понимал.

– Ничто не Земле не проходит бесследно, – словно ощутив настроение и большую боль товарища с большей силой почти что пропел изобретатель, – и юность ушедшая всё же бессмертна. Как молоды мы были, как молоды мы были! Как искренне любили, как верили в себя, – смотря на друга, поначалу немного наклонив голову, затем поднимая и протяжно напевая сказал изобретатель.