В 1930-е годы конфискация и уничтожение книг продолжалось, но касалось уже книг, изданных после революции, и было обусловлено развернувшимися политическими репрессиями.

Например, Циркуляр ЦК ВКП(б) обкомам, крайкомам и ЦК союзных республик «Об изъятии троцкистско-зиновьевской литературы» от 15 февраля 1935 г. содержал список из 40 авторов – политических деятелей, подвергшихся репрессиям, произведения которых необходимо изъять^>177.

Правовая неопределенность понятия «контрреволюционная литература», большое количество циркуляров Главлита, атмосфера страха, существовавшая в стране, приводили к тому, что работники библиотек и книготорговых организаций самостоятельно стали изымать книги из общественных библиотек и книжных магазинов – на том основании, что вводные статьи были написаны арестованными или осужденными лицами, либо таковые лица упоминались в книгах. Подобная практика массового изъятия книг Решением ЦК ВКП(б) от 9 декабря 1937 г. была объявлена «вредительством», рекомендовано было пересмотреть списки контрреволюционной литературы, ранее разосланные руководством Главлита. Формально решение ЦК было направлено против массового изъятия книг, но на самом деле оно порождало новую волну «чистки» библиотечных фондов от произведений авторов – бывших крупных политиков, руководителей партии и правительства и военачальников, объявленных позже «врагами народа».

Правовые проблемы реализации этого решения отражены в Письме заместителя начальника Главлита в Отдел печати и издательств ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по выполнению решения ЦК ВКП(б) “О вредительской практике изъятия литературы из библиотек”» от 28 января 1938 г. В нем сообщается, что в «ближайшее время на утверждение ЦК будет представлен «список литературы, портретов, диапозитивов и пр. лиц, осужденных по политическим процессам или арестованных, но еще не осужденных, занимающих ответственные посты в советском государстве». Для этого один из руководителей Главлита просит уточнить, следует ли изымать книги, в которых «не содержится никакой враждебной нам идеологии и, если эти книги представляют известную научную ценность … по одному только признаку, что автор арестован», нужно ли конфисковывать книгу, если на одной из страниц упоминается «фамилия вчера арестованного человека или соредактор произведения оказался арестованным»^>178.

Этот документ свидетельствует о полной утрате критериев, которыми должна была руководствоваться цензура. В приводившихся выше Положении о Главлите, Инструкциях Главлита и Главполитпросвета 1920-х годов к контрреволюционной литературе относились издания, направленные против советской власти, реакционные, религиозные и т. д. Подобные определения, хотя и не обладали правовой определенностью, но давали примерное понимание нежелательной для Советской власти информации. В середине же 1930-х основным поводом, по которому может быть запрещено издание, становится правовой статус его автора (переводчика, составителя, упоминаемого лица).

Для решения ситуации приказом Главлита № 241 от 27 марта 1938 г. был утвержден список из 36 авторов, «книги и брошюры которых подлежат изъятию из книготорговой сети и библиотек общественного пользования»^>179.

Однако проблема правовой неопределенности понятия литература, подлежащая изъятию продолжала существовать. Об этом, например, свидетельствует проект Циркуляра ЦК ВКП(б) «О перегибах в книготорговых организациях и библиотеках» от 11 декабря 1939 г., где приводится целый ряд случаев, когда читателям отказывали в выдаче сочинений И. Г. Песталоцци, Н. А. Добролюбова, книг В. И. Ленина, К. Е. Ворошилова, С. М. Буденного, комплектов журналов «Коммунистический интернационал», «Большевик», «Под знаменем марксизма», стенограмм партийных съездов и конференций