Анализ приведенных выше примеров нормотворческой деятельности по вопросам печати показывает, что в этот период проявления цензуры были продиктованы исключительно политическими мотивами, ситуативно обусловлены и не обладали качеством правовой определенности.

Говоря о цензуре доекатерининской эпохи можно согласиться со словами О. К. Нотовича, полагавшего, что в XVIII в. «…цензурная деятельность развивалась без всякого заранее обдуманного плана, путем административной практики. Каждое цензурное постановление вызывалось каким-нибудь чрезвычайным случаем и, вследствие этого, отличалось крайне односторонним и неопределенным содержанием… Цензура продолжает развиваться путем одних случайностей … беспрерывно осложняясь сепаративными указами»^>92.

Вторая половина XVIII в. характеризуется значительным расширением книгоиздательской деятельности. В первую очередь это обусловлено изменением законодательной базы, направленной на регулирование деятельности типографий.

Правительственным Указом от 1 марта 1771 г. иноземцу И. Гартунгу разрешалось создание первой в России вольной (частной) типографии, в которой он мог печатать книги только на иностранных языках, в Указе говорилось, что книги должны быть «непредосудительны ни Христианским законам, ни Правительству, ни добронравию», в связи с чем рукописи должны предоставляться в Академию наук для «свидетельства»^>93. Указом от 22 августа 1776 г. еще двум иностранцам разрешалось свободно завести типографию, где можно было печатать книги и прочие сочинения уже не только на иностранных, но и на российском языке, при этом опять воспроизводилась формула о «непредосудительности Православной грековосточной церкви, ни правительству, ни добронравию … а дабы в печатаемых книгах ничего предосудительного вкрасться не могло, поручить в особое надзирание в рассуждении духовных книг Святейшему Синоду, а светских Академии наук»^>94.

Таким образом, в этих нормативных документах фактически устанавливалась предварительная цензура для светских сочинений. Кроме того, в этих указах впервые в общих чертах определялся круг вредных идей, которые и должна была не пропускать цензура.

Важным этапом в правовом регулировании цензурного контроля является Указ от 15 января 1783 г. «О позволении во всех городах и столицах заводить типографии и печатать книги на Российском и иностранных языках, с освидетельствованием оных от Управы благочиния»^>95, согласно которому в столицах и во всех городах разрешалось заводить типографии по собственной воле, не требуя ни от кого дозволения, однако ставя в известность об этом Управу благочиния своего города.

В 1782 г. был принят Устав благочиния, где закреплялись цензурные функции указанного учреждения, более подробно его полномочия были регламентированы последующим Указом от 15 мая 1790 г., согласно которому Управы благочиния становились основными цензурными учреждениями. Таким образом, надзор за книгоиздательством передавался в руки полицейской власти. С этого периода, по мнению Р. И. Бурлаковой, «цензурное регулирование начало восприниматься как часть полицейской функции государства»^>96.

К этому же периоду относится и первый, утвержденный императрицей, список запрещенных светских книг. Он был определен Указом от 26 марта 1786 г., в котором Новикову и другим содержателям вольных типографий в Москве строжайше запрещалось издавать и пускать в продажу книги, «наполненные странными мудрствованиями, или, лучше сказать, сущими заблуждениями» (произведения были посвящены мистике, эзотерике, идеологии масонства). Список включал в себя 6 книг: «О заблуждениях и истине», «Апология, или Защищение ордена Вольных каменщиков», «Братское увещание». «Хризомандер, аллегорическая и сатирическая повесть», «Карманная книжка», «Парацельса химическая Псалтырь»