Отсутствие социальных прав в конституциях первой волны объясняется множеством причин, среди которых не только их трудная концептуальная «встраиваемость» в естественно-правовую концепцию, но и стремление авторов первых конституций прежде всего к обеспечению экономической свободы, недостаточный уровень экономического благополучия общества и развития его культуры, в частности потребности в солидарности. Впрочем, имеются основания полагать, что начало признанию социальных прав (сначала – без их вербального провозглашения) государством было положено уже на первом этапе конституционализма текущим законодательством в результате как борьбы народных масс, так и обусловленной иными факторами определенной гуманизации общества. Об этом свидетельствует повсеместное и постепенно нарастающее принятие в странах Европы законов социального характера: о сокращении рабочего времени и ограничении детского труда, о помощи безработным, о пенсиях и т. п. Это, например, фабричное законодательство Англии, социальное законодательство Второй республики и Парижской коммуны во Франции, пенсионное и иное социальное законодательство Германии. Более того, гуманизация и солидарность уже в конце XIX в. стали проявляться на международном уровне. Наиболее наглядно об этом свидетельствует принятие в 1864 г. на дипломатической международной конференции в Женеве Конвенции об улучшении участи раненых и больных воинов во время сухопутной войны, положившей начало развитию международного гуманитарного права.

Следует отметить, что помимо отмеченных недостатков естественно-правовой доктрины, которые связаны с ее ограниченной пригодностью для обеспечения социальной солидарности, она имеет ряд концептуальных пороков, отмечавшихся различными мыслителями. Первая серьезная ее критика, означавшая по сути ее философское отрицание, прозвучала в рамках исторической школы права, прежде всего – в лице ее основоположников немецких юристов Г. фон Гуго (1764–1844) и Ф. К. фон Савиньи (1779–1861), которые утверждали, что право постепенно развивается вместе с развитием национального духа, но никак не в стремлении к заранее установленному природой образцу^>198. Резкой критике абсолютизацию прав человека в условиях экономического и социального неравенства подвергали марксисты – за то, что человек сторонниками данной теории «представляется… не результатом истории, а ее исходным пунктом, потому что, согласно их воззрению на человеческую природу, соответствующий природе индивидуум представляется им не исторически возникшим, а данным самой природой»^>199.

По мнению русского правоведа академика Н. М. Коркунова (1853–1904), ахиллесовой пятой теории естественного права является ее неспособность объяснить несовершенство, а также изменчивость и постоянное развитие позитивного права. Теория естественного права «содержит в себе неразрешимое противоречие факту изменчивости и разнообразия права, – писал Н. М. Коркунов, – если уже существует вечное, непреложное естественное право, как рядом с ним может найти себе место несовершенное, преходящее, противоречивое положительное право?»^>200.

Аналогичные сомнения в научности теории естественного права высказывают и современные исследователи. Так, выдающийся современный американский социолог и футуролог Д. Белл, отказывая теории естественного права в научном характере, полагает, что от природы человечеству дан лишь закон выживания сильных в жестокой борьбе, ограничение же силы, выражающееся, в частности, в признании за каждым человеком неотъемлемых прав, имеет этическое обоснование и представляет собой результат развития в обществе культуры