Он набрал горсть камешков и, присев на берегу, стал метать их в речку. Над ним было высокое чистое небо, край которого в последних лучах заходящего солнца окрасился золотисто-алым. И вот у самого горизонта Константин заметил одно-единственное облако, медленно уплывавшее вдаль. Он пригляделся, оно оказалось в виде креста. На нем вроде была какая-то надпись, но разобрать ее никак не получалось.

Послышалось блеянье овец. Должно быть, пастухи из ближайшей деревни пригнали отару на водопой. Константин не хотел, чтобы его увидели в одиночестве на берегу, и спрятался за раскидистый кустарник. Вскоре показались овцы, они спустились к воде и начали пить. Затаившись, император от досады закусил губу. Ему хотелось, чтобы пастухи поскорее ушли.

– Константин, хватит прятаться от меня! – послышался голос, показавшийся императору смутно знакомым.

Выглянув из-за куста, он увидел высокого голубоглазого юношу в скромной серой одежде. Тот смотрел прямо на Константина, его лицо было серьезным и светлым.

– Проснись и узри истину! – сказал юноша, указав на небо.

Облако в виде креста поравнялось с заходящим солнцем, и слова на нем вспыхнули пламенем.

– In hoc signo vinces[17], – прочел император.

Его охватил трепет: то, чего он ждал столько лет и что уже отчаялся узреть, наконец свершилось. Добрый Пастырь послал ему знак. Через мгновение надпись исчезла, а облако растаяло. Юноша улыбнулся Константину и погнал своих овец дальше. Император хотел пойти за ним, но не посмел и только проводил взглядом.

Константин еще долго наблюдал за горизонтом, боясь пошевелиться. Он испытывал восторг, подобный которому ощущает человек, впервые увидевший бескрайнее море или величественные горы, но во много раз сильнее.

Только когда землю плотно окутала тьма, а на небе одна за другой стали зажигаться звезды, император медленно поднялся и направился обратно в лагерь.

На следующие утро Константин отменил жертвоприношения и приказал солдатам нанести белой краской на щиты и шлемы монограмму Христа – хризму – в виде двух первых греческих букв имени Спасителя: Χ (хи) и Ρ (ро), скрещенных между собой[18].

Лагерь напоминал растревоженный муравейник. Христиане ликовали и разносили весть, будто Сам Христос явился этой ночью императору. Почитатели иных богов негодовали. Если бы Константин стал молить Бога христиан о поддержке наравне с другими божествами, они бы только обрадовались: чем больше богов на их стороне, тем лучше. Но предпочесть Христа Митре и всему римскому пантеону недопустимо!

Назревал бунт. Многие легионеры отказывались выполнять распоряжение императора и были готовы наброситься на сослуживцев из числа христиан, уже украсивших свои щиты монограммой Спасителя. Даже главные военачальники пребывали в растерянности, повеление Константина было для них как удар грома, только Эрок посчитал это шуткой и громко смеялся над происходящим.

Около полудня император приказал солдатам собраться возле его шатра. Он вышел к ним в полном воинском облачении. Раб подал ему кисть, и Константин у всех на глазах нанес на свой щит хризму.

– Я хочу, чтобы каждый из вас последовал моему примеру! – объявил он. – Отбросьте сомнения! Войска узурпатора будут дрожать при виде этого знака. Нам не нужны Митра и боги Олимпа! Господь, которого многие из вас еще не познали, явил мне знамение. Нас ждет победа!

Император говорил твердо, глаза у него при этом светились. Он еще никогда не был так уверен в своих словах, и легионеры это почувствовали. В отсутствие братьев Ювентинов говорить от имени простых солдат вышел трибун Луций Фульвий, командовавший шестым Геркулиевым легионом; у него за спиной был долгий путь от рядового до старшего офицера.