Вдыхать терпкий запах крови,
Кто выйдет из положения,
Собрав по крупице волю.
Он ловко владел оружием,
Красиво кобылу дыбил,
Рукою, в боях натруженной,
Разделывал мясо и рыбу.
Покрытый железом и шрамами
От темени и до пяток,
Неряшливый и неграмотный
Он деньги в карманах прятал.
Не брезговал маркитантками
И всяким приблудным сбродом…
Зажата строгими рамками
Жизнь гениев и уродов.
Покаяние
Прилюдно он покаяться не мог
И каялся в своей ущербной келье,
И был возвышен и порочен слог,
И ядовит, как колдовское зелье.
Он вспоминал, что ночи напролёт
Ласкал запретное для неги тело,
Что время между пальцами течёт,
Когда коснёшься жадно и умело.
Он почему-то не любил людей —
Неискренних, негибких, ненадёжных,
Его тотем – сторожкий мудрый змей,
Способный сбросить собственную кожу.
Хоть каяться по жизни не привык,
Но в дни, когда случаются затменья,
И змей жуёт раздвоенный язык,
Он грузно припадает на колени.
«Нет, не ценят русские евреев…»
Нет, не ценят русские евреев,
С этим даже к бабке не ходи…
Но сегодня перекинулись на геев
С пламенем, бушующем в груди.
Чем не угодили им цветные —
Слабое в развитии звено —
Может, в предпочтеньях и в любви их
Есть рациональное зерно?!
Голубеют негры и французы,
Розовеет мрачный Альбион,
Янки – перезрелые арбузы —
Тоже рвутся в Новый Одеон.
Пролетает снова мимо цели,
Ценности отстаивая, Русь…
Нет, не любят русские евреев:
Этого я искренне боюсь.
«Вот она стояла длинноногая…»
Вот она стояла длинноногая
В юбочке короткой, словно блиц,
Локон на виске рукою трогая,
Прикрываясь крыльями ресниц.
А подружка – пышное застолие —
Кровь, как говориться, с молоком
Рядом, оттеняла и не более:
Нам до боли сей сюжет знаком.
Проходили мимо несерьёзные
Мальчики – мужчины и юнцы,
Опускали долу очи слёзные
Мудрые по возрасту отцы.
И дрожали стёртыми коленями,
Унимая жжение в паху,
Проклиная божие творение —
Девушку, сосущую тархун.
Лишь один, собрав остатки удали,
Вдруг к подружке смело подошёл.
«Вы, возможно, что-то перепутали?»
«Может быть. Но это хорошо».
Ностальгия
Раскис солёный Петербург
В туманах и росе,
Его хвалёный Демиург
Уже давно, как все.
Слепое солнце не сулит
Достаточно тепла,
Потеет розовый гранит
Запретного Столпа.
Ржавеет светлая Игла,
Тускнеет общий фон,
И складка скорби пролегла
У огненных Колонн.
Я помню праздничный парад,
И Невский рвёт толпа,
Дождём омытый Ленинград,
Как матовый опал,
Весёлых лиц единый раж,
И улиц фуэте,
Легко доступный Эрмитаж,
Великий БДТ!
Диссидент
Вот и я покинул Россию,
И теряюсь в тлетворном Нью-Йорке.
Мне бы только английский осилить,
Обкатать знаменитые Горки,
Мне бы только пощупать свободу,
Поглядеть на довольные лица,
И с народом отборной породы
Хоть на время, но всё-таки слиться.
Вот и я покидаю Россию,
А точнее, как крыса бегу.
И давлю из себя ностальгию
И никак испытать не могу.
Но тогда, почему же я плачу
И глушу самогонный бурбон?!
Просто редко бывает иначе,
Если душу поставил на кон.
Плач
Сколько плакать мы будем по бедной Руси,
Над страданьями русского люда?!
Сколько можно терпеть, сколько можно просить,
Сколько можно кормить Чудо-Юдо?!
Здесь не саксы, не немцы, не всякая дрянь
Измывается яро и споро,
Здесь вскормлённая Русью разбойная длань
Распростёрлась над вечным простором.
Нас гнобили веками, ведя под уздцы
То в одну, то в другую темницу,
Наши деды молились, ворчали отцы,
А коней укрощали девицы.
Хоть рождала Невтонов для мира Земля,
И народ бунтовал – было дело,
Но всегда вылезала из кожи Змея
И питалась одним беспределом.
Разве можно настолько народ не любить,
Залезая всем скопом на выю?!
Кто возьмёт на себя путеводную нить,
Чтобы вырвать из мрака Россию?
Диалог о выборе жизненного пути
– Заметьте, нам не по пути.