– Добро пожаловать в «Кондитерскую Лавку», – раздался бархатный голос позади меня.

Святые макаруны! Я вздрогнула и обернулась.

За барной стойкой стояла невесть откуда там появившаяся рыжеволосая девушка с фарфоровым лицом. Огненность ее заплетенных в тугую косу волос отливала медью в свете витрины. Но ярче всего сияли глаза.

Глаза цвета янтаря.

Девушка улыбалась и не спускала с меня лучезарного взгляда.

– Здравствуйте, – я захлопнула рот, открывшийся от неожиданного и столь эффектного появления, – я тут… залюбовалась вашей выпечкой.

– О, она действительно впечатляет, – отозвалась девушка, снимая с полки круглую жестяную банку, – а уж какая она волшебная на вкус, словами не описать! Я не ошибусь, если предположу, что вы бы предпочли фруктовый чай с малиной и мятой, а на десерт – яблочный штрудель с пылу с жару?

– Потрясающе! Вы словно читаете мои мысли! – восхитилась я, – я бы перепробовала все, но штрудель – моя маленькая слабость!

– Тогда присаживайтесь за столик, – предложила девушка, бесшумно скользнув к двери, ведущей, вероятно, на кухню, с жестяной баночкой в руках.

Я присмотрела себе место в самом дальнем углу помещения. Люблю уютные норы, вырытые подальше от любого рода действующей или возможной суеты. Это, правда, противоречит стереотипному поведению «тыжжурналиста», который обязан мечтать о пребывании в эпицентре событий 24 часа в сутки. Не спорю, существуют тысячи фанатов своей работы, которых панически боятся хроническая усталость и пульсирующее веко, но я к ним отношусь исключительно в рабочие часы.

Мой внутривенный мизантроп удовлетворенно замурлыкал. Угол был достаточно темным и восхитительно уединенным. Возможно, я даже приватизирую это место на правах постоянного клиента.

На стене напротив, аккурат между двумя мерцающими бра, висела занимательная картина. На ней изображена смуглая девушка с гитарой в руках. Прямые каштановые волосы, тщательно профилированные каким-то парикмахером-извращенцем, сформированы в экстравагантную прическу в стиле «шквал», карие глаза, печальные и наивные (еще бы, бедняжка напоролась на Эдварда-руки-ножницы), глядели куда-то в сторону. Мазки на картине выполнены таким образом, что создавалась изящная импрессионистическая иллюзия застывшего мгновения в свете одной-единственной свечи. Мгновения, замершего в мерцающем девичьем взгляде, в остановившемся от дуновения ветра волнении волос и глубоком шумном дыхании, словно срывающемся с ее приоткрытых губ. И чем больше я смотрела на изображенную девушку, тем более отчетливо мерещился мне причудливый танец пламени в ее больших глазах. Этот оптический обман – явно одного поля ягода с приемом, когда глаза любого портрета глядят именно на тебя, с какой бы стороны ты на него не смотрел.

А еще эта девушка… невероятно походила на меня. Настолько сильно, что мне стало стыдно за ее прическу.

– Вот ваш десерт и чай, – я снова вздрогнула. Однако у этой барышни талант появляться рядом совершенно бесшумно… Мне принесли прозрачный чайник, в котором порхали зеленые листья и целые ягоды малины. На внушительном блюдце испускал сладкий аромат еще горячий яблочный штрудель, который, судя по виду, не только таял во рту, но и пускал там маленькие салютики счастья.

Я было открыла рот, чтобы поблагодарить девушку за вкусности, но она, двигаясь плавно, бесшумно и невероятно быстро, взмахнув бурой клетчатой юбкой, уже исчезала на кухне, откуда доносилось нечто похожее на перезвон хрустальных бокалов.

Я, наконец, попробовала долгожданный десерт. Сказать, что он был вкуснее всего на свете, значит не сказать ничего. Эндорфины в моем организме взревели дружное «юху» и запели торжественный гимн своей численности и перенаселению. Экстаз в сахарной пудре да с мятно-малиновым чаем. Голова пошла кругом. Я снова взглянула на портрет девушки, ее гитару и прическу.