И вот я у порога. Где-то в глубине двора слышалось тонкое кошачье мяуканье. Фонарь покачивался на цепи, а внутри него действительно извивались языки пламени. Вывеска выглядела сильно обветшалой, но это придавало ей особенный шарм. В окошечке двери я видела лишь тусклый свет и ничего больше. Я поднялась на три ступеньки и протянула руку к ручке двери.

– …время постреляять, между нами пальбаа… – коричневая, как кал, магия рвотной попсы спустила меня с небес на землю. Я повернулась к Вите, торопливо подносящего к уху телефон. Ага. Рингтоны – они, как собаки, – всегда идут в хозяина.

– Алло, мам. Да, мам. Прости, мам. Скоро буду, мам, – он сконфуженно поднял на меня глаза.

– Что, мама?

Он не менее сконфуженно кивнул.

– Ну иди домой, – предложила я.

– Она просто болеет, ее нельзя волновать, – попытался оправдаться тот.

– Иди, иди. Мама ждет.

«И молоко с губ вытри», – злорадно подумала я. Витино псевдоочарование и мои мысли о лепке ароматной коричневой фигурки улетучились, словно их никогда и не было.

– Понимаешь… – Витя покраснел.

Собственно, в полутьме не было особо видно покраснел он или нет, но я бы на его месте начала хорошенько топать ногой, чтобы поскорее провалиться сквозь землю.

– … я все понимаю. Иди! – прервала я Витю, от души надеясь на то, что он взмахнет волшебной палочкой и оперативно трангрессирует отсюда. Он не трангрессировал, но быстрым нервным шагом удалил свое тело за угол дома, забыв чмокнуть меня на прощание. Ну и слава богам.

Окончательно улетучив из головы мысли о покинувшем меня ходячем недоразумении, я решительно повернулась к двери, чтобы зайти.

Но дверь неожиданно сама открылась изнутри. Из Лавки под мелодичный перезвон колокольчиков вышел молодой человек с растерянным взглядом. Не замечая ничего вокруг, в том числе меня, он медленно поплелся по тротуару в сторону спального района.

Странный тип. Он удалялся, опустив плечи, словно нес на спине мешок картофеля. Но скорее всего это был обычный груз проблем.

И вот оно – заветное мгновение. Вихрь сдобных запахов окутал все мое существо сразу, как только я приоткрыла дверь, звякнувшую колокольчиками.

Меня встретил томный полумрак и гостеприимное сладкое тепло работающей духовки. Тусклый свет излучали бра в виде канделябров, торчащие из стен красного кирпича. В зале стояли три кованных стола, вокруг них – стулья с мягкими подушками и высокими спинками.

Единственным ярким пятном здесь была витрина, внутри которой находилось такое невероятное изобилие аппетитных лакомств, что ими можно было наесться одним только взглядом.

Здесь красовалось всё: и воздушные эклеры, и дольки тортов – белоснежных, шоколадных, с нежнейшими прослойками из взбитых сливок, конфитюра, мусса и мягкой карамели. А еще море кексиков с декоративными шапочками, украшенными вишенками, клубничками, блестящими бусинками и меренгой. Тирамису – король расти-поп, и, – о боги! Он самый!!! – румяный яблочный штрудель. Выпеченный так, как нужно. Это вам не тот недоваренный недопельмень под сахарной пудрой, который обычно подают в местных забегаловках.

Я оглянулась в поисках бариста, но в зале из персонала никого не виднелось, поэтому я, ощущая некоторую робость, присела на высокий, тоже кованый, барный стул у стойки и принялась ждать, окидывая взглядом уютный полусумрак кафе, попутно наслаждаясь исключительной атмосферой сладости, пряностей и умиротворения…

Звучала легкая музыка. Она была бы едва различима в обычное время в обычном кафе, но здесь, в вечерней тишине, слышалась так же отчетливо как тихое пение в кафедральном соборе.

Наигрывала флейта. Но не ту заунывную мелодию, что ежедневно сопровождала горожан из уличных динамиков, а задорную ирландскую трель, под которую хотелось пуститься в пляс. Нога сама собой начала отбивать такт, а я, разглядывая детали интерьера, наконец, осознала, что не так уж всё и печально в этом городе, если хорошенько к нему приглядеться.