Он выронил бесполезную рапиру и попытался врукопашную схватиться с врагом. Это было похоже на борьбу с плывущим туманом, с летящей тенью, вооруженной когтями, похожими на кинжалы. Его яростные удары сотрясали воздух, его могучие руки сметали и сжимали пустоту. Всё тело твари было призрачным, кроме скрюченных обезьяноподобных пальцев с кривыми когтями и безумных глаз, которые прожигали содрогающиеся глубины его души.

Кейн понял, он действительно в отчаянном положении. Его одежда уже превратилась в лохмотья, а из множества глубоких ран текла кровь. Но он ни разу не дрогнул, и мысль о бегстве даже не пришла ему в голову. Он никогда не убегал ни от одного врага.

Теперь он не видел иного выхода, кроме как лечь рядом с останками другой жертвы, но эта мысль не внушала ему ужаса. Его единственным желанием было сражаться до последнего, пока не наступит конец, и если удастся, нанести хоть какой-нибудь урон неземному врагу.

Там, над растёрзанным телом мертвеца, человек сражался с демоном при бледном свете восходящей луны, с демоном, который во всём его превосходил. Во всём кроме одного. И этого одного оказалось достаточно, чтобы одолеть тварь. Ибо если абстрактная ненависть может материализовать когти призрака, то не может ли мужество, столь же абстрактное, дать слепой ненависти отпор? Кейн отбивался руками и ногами, а затем понял, что призрак начал пятиться, и страшная резня сменилась криками бессильной ярости. Ибо единственное оружие человека – это мужество, которое не отступает перед вратами самой преисподней, а против такого не устоят даже адские легионы.

Когти, которые терзали его, казалось, становились всё слабее и неувереннее, а дикий огонёк всё разгорался и разгорался в ужасных глазах. Шатаясь и задыхаясь, он бросился вперёд, наконец схватил это существо и швырнул его, и пока они кувыркались по пустоши, а оно извивалось и обвивало его конечности, как дымная змея, по его телу пробежали мурашки, а волосы встали дыбом, потому что он начал понимать загробное бормотание. Он не слышал и не постигал так, как человек слышит и постигает человеческую речь, но страшные тайны передаваемые в воплях, ледяными щупальцами проникали в его душу, и он всё понял.

II

Хижина старого Эзры скряги стояла у дороги посреди болота, наполовину скрытая растущими вокруг угрюмыми деревьями. Стены прогнили, крыша осыпалась, огромные бледные и зелёные грибы-переростки цеплялись за неё и извивались вокруг дверей и окон, словно пытаясь заглянуть внутрь. Деревья склонились над хижиной, и их серые ветви переплелись так, что скорчившаяся в полумраке хижина казалась карликовой.

Дорога, петлявшая по болоту среди гниющих пней кочек и грязных луж, кишащих змеями, тянулась мимо хижины. В эти дни по дороге проходило много людей, но мало кто видел старого Эзру, разве что только мельком показывалось его желтое лицо, выглядывающее из заросших грибами окон, само похожее на уродливый гриб.

Старый Эзра был таким же скрюченным, сгорбленным и угрюмым как всё вокруг; его пальцы походили на кривые ветки, а локоны свисали, как тусклый мох над глазами, привыкшими к болотному мраку. А глаза словно у мертвеца, но в то же время таили в себе бездонную глубину, омерзительную, как трясина на болотах.

Сейчас эти глаза смотрели на человека, стоявшего перед его хижиной. На высокого стройного и бледно-смуглого человека, с измождённым лицом со следами когтей, а руки и ноги пришедшего были забинтованы. Из-за спины этого человека украдкой выглядывали несколько жителей деревни.

– Ты Эзра с болотной дороги?

– Да, чего ты хочешь от меня?