Это лошади местной конефермы «Катунь».

Андрюха иногда звал Пашку с собой потолкаться у конюшен.

Раздался короткий посвист, и из-за стога сена показалась рыжая голова.

– Ты чего здесь? – удивился Пашка. – Чего не у Витька?

– А ну его! Обвинил меня, что я джойстик сломал! Сам кнопки жал что есть дури, а теперь крайних ищет! Я чего пришел: дядь Коля звонил, просил лошадей подогнать, по сотке на руки дает! Сказал, дело для нас есть! Айда сходим!

Спустились. Андрюха, замахав руками, подогнал отбившегося полугодовалого жеребенка, зайдя со стороны реки, направил табун по полю, вдоль крутого косогора. Пашка шел со стороны бугра. Километра через три косогор стал положе. Лошади хорошо знали дорогу и охотно шли к вечерней кормежке. Загнали табун на бугор и направили его по полю.

Дядя Коля – высокий, прихрамывающий на одну ногу, похожий чем-то на жердь мужик с постоянным уставшим, но отчего-то самым добрым взглядом. Лицо его морщинистое уже успело загореть на ярком весеннем солнышке и приобрести бронзовый оттенок. Из-под засаленной вязаной шапки торчали седые волосы. В поселке дядю Колю так и звали – Копна. Жил он вдвоем с женой Людмилой Павловной, работающей завучем в школе. Детей у них не было, и дядя Коля всю свою любовь посвящал лошадям и много времени проводил в конюшнях.

Поселковские женщины поговаривали – мол, у него где-то в Мурманске живет взрослый сын от первой жены. Служит на подлодке и приезжает очень редко.

Дядя Коля на конеферме незаменимый человек. Он и за ветврача, и за конюха, и за завхоза. Он и коней объезжает. Ни свет ни заря он уже на работе, обходит конюшни.

– Директриса только его и слушается. Советуется с ним, понял? Говорят, жеребцов и маток для конезавода он отбирает! – рассказывал о нем Андрюха.

Дядя Коля закрыл загон за лошадьми и отдал пацанам по сотке, потрепал их по головам:

– Чтоб без вас делал! Домой придете – осмотрите себя! Клещей, говорят, уйма нынче!

Дядя Коля присел на скамейку и остановив на мгновение взгляд на начинающем скрываться за линией горизонта солнце, сказал:

– Заморозки еще будут! —определил он по одному ему ведомой примете и повернувшись к мальчишкам, спросил:

– Рассказывайте, как дела? Знаю, Павел-то по математике отличился. За контрольную вчера тройку схлопотал! Павловна сказала. Ты давай учи, в люди выбивайся!

Дядя Коля помолчал. Затем продолжил:

– Кстати, сегодня с директрисой разговаривал. Она на лето ставку пастуха подтвердила. Выделяет на нее шестнадцать тысяч. Так что, ребятки, вам работа на лето наклеилась! С первого мая начнете. Я уже договорился!

– А как же школа? – спросил Андрюха.

– Разберемся. Первое время будете с учебы приходить и пасти. Травы пока все равно мало. К десяти выпускать будем. Часика три побродят, а там вы подхватите. Стригунков нынче много. Боимся, мало ли что!

По дороге домой Пашка краем уха слушал тараторившего Андрюху, радовавшегося подработке, а сам прикидывал: если все пойдет хорошо, то в августе купит себе скутер.

Серый в яблоках орловский рысак, появившийся на конеферме, сразу привлек к себе внимание. Он подолгу стоял в дальнем углу летнего загона, недоверчиво смотрел черными большими глазами на окружающих. Стоило только к нему кому-нибудь приблизиться, он отбегал в сторону, неспокойно ржал, стриг ушами и отворачивался.

Орловец был на загляденье: высокий в холке, статный. Задние ноги и хвост до середины светло-серого цвета, круп – темно-пепельного, разбавленный белыми пятнами. Ближе к брюху окрас светлел, «яблок» становилось все больше – казалось, это даже не «яблоки», а звезды на светлеющем после ночи небе. Аккуратно подстриженная грива повторяла оттенки туловища: от холки светло-серого окраса, а к голове темнела и заканчивалась густой, сползающей до середины широкого лба челкой.