Гостиная, совмещенная с кухней, была залита холодным утренним светом, который пробивался сквозь панорамное окно. За окном все так же валил снег, создавая ощущение нереальности, будто они находятся внутри стеклянного шара. В центре комнаты стоял обеденный стол из светлого дерева. Он был накрыт на троих. Белоснежная скатерть, дорогие тарелки, хрустальные бокалы, приборы, разложенные с маниакальной точностью.

За столом сидели три фигуры.

В одном из кресел сидела та самая убитая женщина. Ее тело перенесли сюда из спальни и аккуратно усадили. Руки были сложены на коленях, голова чуть наклонена, словно она слушает собеседника.

Напротив нее, в двух других креслах, сидели они. Семья. Мужчина и ребенок. Только они были не из плоти и крови. Это были старые, видавшие виды манекены. Из тех, что когда-то стояли в витринах универмагов. Мужской манекен был одет в старомодный, потертый твидовый пиджак. Его пластиковое лицо с облупившейся краской было зафиксировано в вежливой, пустой улыбке. Детский манекен, ростом с пятилетнего мальчика, был в матросском костюмчике. Его улыбка была еще более жуткой – широкой, нарисованной, абсолютно неживой.

Они сидели в позе идеальной семьи за идеальным ужином. Неподвижные. Вечные. Жуткие в своей безупречности. Все эксперты, работавшие в комнате, старались не смотреть в их сторону, словно боялись встретиться взглядом с этими пластиковыми, мертвыми глазами.

Арион медленно обошел стол. Он был заворожен этой инсталляцией. Этим чудовищным произведением искусства. Он смотрел на детали, пытаясь понять язык автора. На тарелках не было еды. В бокалах – вина. Это была имитация. Идеальная, но безжизненная. Он подошел ближе к детскому манекену. И тут он увидел то, что пропустили все остальные.

Одна рука манекена, та, что лежала на столе, была сломана у запястья. Но трещина была аккуратно, почти любовно, склеена. На месте слома виднелись следы свежего, еще не потемневшего клея. Кто-то не просто принес сюда сломанную куклу. Он ее починил. Неумело. Старательно.

И в этот момент Арион понял все. Убийца не разрушал. Он созидал. Он не наказывал эту женщину за то, что ее семья распалась. Он не мстил ей. Он возвращал ей то, что она, по его мнению, потеряла. Он восстанавливал нарушенный порядок. Он «чинил» ее сломанную жизнь, склеивал ее, как этот старый манекен. Он дарил ей вечную, идеальную, мертвую семью. И в этой жуткой, извращенной заботе было больше безумия, чем в самой лютой ненависти.

Они вышли из квартиры на лестничную площадку, чтобы глотнуть воздуха. Даже там, в казенном пространстве подъезда, Арион все еще чувствовал на себе стеклянные взгляды манекенов. Макаров достал сигарету, но его руки дрожали так, что он не смог зажечь ее с первого раза.

– Ну и?.. – выдохнул он, наконец прикурив. – Что это за чертовщина, Арион? Я видел всякое. Расчлененка, ритуальные убийства сектантов, кровавую кашу. Но такого… такого не видел никогда. Это какой-то новый сорт безумия.

Арион прислонился к холодной стене, глядя на узоры инея на окне.

– Это не безумие, Макаров. Безумие – это хаос. А здесь – идеальный, абсолютный порядок. Он не просто убил ее. Он выстроил инсталляцию. Со своим сюжетом, со своей идеей.

– И какая же у него идея? Что он хотел сказать? «Я псих, бойтесь меня»?

– Нет. Гораздо хуже. Он не наказывал ее за развод. Он исправлял ее ошибку.

Макаров непонимающе уставился на него.

– Что ты несешь? Он убил ее. Какое, к черту, исправление?

– Посмотри на это его глазами, – сказал Арион, и его голос стал тихим, почти гипнотическим. – Жила-была женщина. У нее была семья: муж, ребенок. Это – порядок. Гармония. Потом семья распалась. Муж и ребенок ушли. В ее мире, в ее жизни образовалась пустота. Хаос. Это неправильно. Это нужно исправить. И он приходит. Он убирает ее – живую, страдающую, несовершенную. А на ее место ставит идеальную, вечную картину. Он возвращает ей семью, которую она потеряла. Только эта семья – мертвая, идеальная, застывшая во времени. Он дарит ей вечный покой в окружении вечной семьи. Он не убийца в своем понимании. Он – реставратор. Он «чинит» сломанные жизни. Помнишь склеенную руку манекена? Это его главный жест.