"Загляну, – решила она и посмотрелась в зеркало. – Только переодеться нужно…"

Провернув ключ в замочной скважине, она осторожно выглянула наружу и зажмурилась: так сияло солнце! И было тепло, цвели каштаны… Вот здорово, подумала Ирочка, у нас тут холодрыга и снег, а я могу сходить в настоящий… Первомай, – поняла она, увидев людей с транспарантами и флагами. И поспешила прикрыть дверь.

"Так, надо хотя бы юбку надеть, – засуетилась она, – и туфли на носки, ужас, но там почти все так носят, никаких колготок я не видела… Куртка… вот ветровку возьму, сумку через плечо… И на голову что-нибудь… О!"

– Сталиванна! – постучалась она к соседке. – У вас какого-нибудь шарфика или косынки не найдется? А то я уборку затеяла, а волосы повязать нечем…

– Держи, – ответила та, порывшись в комоде, и выдала девушке немного застиранную красную косынку. – И не мешай смотреть!

Тут Сталиванна с немалой силой стукнула по боку телевизора, изображение перестало рябить, и с экрана вновь запел Кобзон.

Ира убежала к себе, повязала косынку на рабоче-крестьянский манер, стерла помаду и решила, что сойдет за одну из демонстранток.

Она глубоко вздохнула и шагнула в май. По улице шли радостные люди, несли кумачовые транспаранты, портреты, березовые ветки с еле проклюнувшимися клейкими листочками и накрученными на ветви белыми бумажными цветами. Бухал духовой оркестр, веял сладкий весенний ветер, и у Ирочки на душе стало отчего-то легко и радостно. «Наверное, красные уже победили», – подумала она, оглядывая почищенный город, беленые стены и красные флаги. Вот, значит, как люди жили тогда…

А когда это – тогда, вдруг пришло ей в голову. Раз отмечают Первомай, наверное, уже закончилась гражданская война… или нет? Все-таки закончилась, поняла она, увидев на огромном транспаранте надпись «Да здравствует двадцать третья годовщина Октября!» Двадцать третья – это получается уже тысяча девятьсот сороковой год…

Наверное, Павел уже стал врачом и ученым, подумала Ира, и где его искать-то? Ведь он скорее всего уехал к себе в Москву. И она решила просто походить по улицам – когда еще получится окунуться в историю.

Позже она вспоминала, что ее совсем не удивило, что месяц назад здесь был декабрь девятнадцатого года, а сейчас – май сорокового. Да и то сказать, гораздо больше Ирочку занимало, сойдет ли она за свою. И видимо, сошла, потому что никто не оборачивался вслед, кроме парня в лихо сдвинутом на ухо картузе, никто не кричал «Держи шпионку!» Даже обидно. Ирочке пришло вдруг в голову, что на свой полтинник она сможет купить здесь намного больше, чем у себя там. Надо только найти магазин… И она пошла к центру, вертя по дороге головой во все стороны.

Люди с флагами и транспарантами тоже шли туда, где надрывался оркестр, где кто-то бойко и гулко выкрикивал лозунги. Почти никто не шагал ей навстречу. Поэтому Ирочка сразу заметила маленькую девочку, которая уныло тащилась ей навстречу, низко опустив голову и глотая слезы.

– Что случилось? – спросила Ирочка, присев перед девочкой. – Почему ты плачешь, тебя обидели?

Девочка помотала головой и громко шмыгнула носом. Ей было лет семь, и застиранное платье было ей великовато. Волосы заплетены в две косички с белыми ленточками. Обычная девочка, только почему-то плачет.

– Где твои мама и папа, ты не потерялась? – продолжала утешать ее Ирочка.

Девочка помотала головой.

– Папка на войне, – сказала она, втянув содержимое носа, – а мы с мамой сюда приехали, мама в столовой работает.

– Ничего, вернется твой папка, – бодро сказала Ирочка, которую кольнуло какое-то смутное предчувствие. – Смотри, праздник, все смеются.