Суждения о пространстве начинаются в первом из них противопоставлением «эмпирическому понятию», которое было бы «извлечено» из «внешнего», то есть пространственного «опыта». «Вне-себя-бытие», как и «рядом-себя-бытие», уже содержит в себе представление о пространстве; оно должно «уже лежать в его основе». «Рядом-себя-бытие» было добавлено только во втором издании. Смысл в том, что в «ощущениях» лежит только «материя», а не «форма»; только «многообразное», а не «отношения» его «порядка». Ошибка эмпиризма проявляется уже здесь: он помещает геометрию в ощущение; делает её простой абстракцией от него. Тогда, конечно, «вкладывание» было бы излишним; но как бы на этом, казалось бы, простом пути объяснимы были наука и её «постоянный ход», если бы вся методология уже содержалась в ощущении?

Однако недостаточно просто противопоставить пространство ощущениям. Они обозначают прежде всего психологическое состояние. Нужно атаковать предрассудок в самих вещах, в явлениях. Можно было бы подумать, что пространство, хотя и не содержится в ощущениях, всё же присутствует в их объективном содержании. В этом и состоит настоящая основа эмпиристского предрассудка: в ощущениях уже предполагаются вещи. И считается верхом абсурдности утверждение, что можно иметь представление о пространстве без представления о пространственных объектах. Кант, конечно, не проявил здесь необходимой осторожности: потому что в выражении он не провёл достаточно чёткого различия между психологическим представлением и методологическим познанием.

Однако, к счастью, есть по крайней мере одно свидетельство того, что ему не полностью недоставало той доли здравого смысла, которая должна быть решающей в этом вопросе. Можно «если не воспринимались протяжённые существа, не представить себе пространства» (8. 313, строка 30). Но здесь речь идёт не о представлении, а о познании. Можно «мыслить», что в пространстве нет объектов; это мышление называется геометрией. Но поскольку мы хотим представлять или, лучше, познавать объекты, явления, мы «никогда не можем представить себе, что нет пространства». От предпосылки геометрии для физики нельзя отказаться – в этом смысл аргумента. «Он [пространство] рассматривается поэтому как условие возможности явлений, а не как зависящее от них определение». Речь идёт о возможности физики, а значит, прежде всего о возможности математики. Теперь мы видим: пространство – это «условие» этой «возможности». Явления даны не как вещи сами по себе, так что пространство было бы зависящим от них «определением»; оно есть условие их возможности. Но во втором предложении оно ещё называется «необходимым представлением a priori». Если отбросить плеоназм, выражение «представление» – несмотря на повторяющееся «лежать в основе» – всё ещё неточно.

Третий тезис (во 2-м изд.) наконец вносит ясность: вместо «представления» теперь выступает чистое созерцание. Теперь также становится определённее противопоставление методологии понятия. Уже в первом тезисе речь шла о том, что пространство – «не эмпирическое», абстрактное понятие. Теперь важно противопоставить его всякого рода понятию. «Пространство не есть дискурсивное или, как говорят, общее понятие». Его мнимая всеобщность вредна; ведь она относится и может относиться только к «отношениям вещей». Для геометрии же вещи не даны так, чтобы пространство мыслилось как их отношение.

Нет такого множества пространств, не говоря уже о вещах для геометрии, а есть «только одно единое пространство»; а многие пространства – «лишь части одного и того же единственного пространства». Но было бы обманом логической привычки, если бы мы мыслили эти части как «составные элементы», а «единое пространство» – как их «сочетание»; «мыслить» их так можно, но «предшествовать» они так не могут. Пространство «едино, многообразное в нём, а следовательно, и общее понятие о пространствах вообще основывается исключительно на ограничениях». Эта «единственность» пространства при всех и внутри всех «ограничений» означает «чистое созерцание» пространства.