Пантаклей, злополучный левша.[177] Прошлый год, выступая на праздниках в хоре,
Шлем сперва он навьючил, а после султан навязать собирался на гребень.
Эсхил
Но припомни о многих, о славных других! О воителе Ламахе вспомни!
По заветам Гомера в трагедиях я сотворил величавых героев —
И Патроклов и Тевкров, с душой как у льва.[178] Я до них хотел граждан возвысить,
Чтобы вровень с героями встали они, боевые заслышавши трубы.
Но, свидетель мне Зевс, не выдумывал я Сфенебей или Федр – потаскушек.[179]
И не скажет никто, чтоб когда-нибудь я образ женщины создал влюбленной.
Еврипид
Ну, еще бы, тебе незнакома была Афродита!
Эсхил
Пускай незнакома!
Но зато и тебе и всему, что с тобой, она слишком уж близко известна.[180]
Оттого-то навеки ушиблен ты ей.
Дионис
Это верно, свидетели боги!
Что о женщинах выдумал подлого, все по своей это знаешь ты шкуре.
Еврипид
Ну, а чем повредили отчизне, скажи, неразумный, мои Сфенебеи?
Эсхил
Тем, что женщин примерных, отличных супруг соблазняли страстям нечестивым
Предаваться и зелья цикутные пить из-за всяческих Беллерофонтов.
Еврипид
Или, скажешь, неправду и с жизнью вразрез рассказал я о Федре несчастной?
Эсхил
Зевс свидетель, все – правда! Но должен скрывать эти подлые язвы художник,
Не описывать в драмах, в театре толпе не показывать. Малых ребяток
Наставляет учитель добру и пути, а людей возмужавших – поэты.
О прекрасном должны мы всегда говорить.
Еврипид
Это ты, с Ликабет воздвигая[181]
И с Парнеф громоздя словеса, говоришь о прекрасном и доброму учишь?
Человеческим будет наш голос пускай!
Эсхил
Злополучный, сама неизбежность
Нам велит для возвышенных мыслей и дел находить величавые речи.
Подобает героям и дивным богам говорить языком превосходным.
Одеянием пышным и блеском плащей они также отличны от смертных.
Но законы искусства, что я утвердил, изувечил ты.
Еврипид
Чем изувечил?
Эсхил
Ты царей и владык в лоскуты нарядил и в лохмотья, чтоб жалкими людям
Показались они.
Еврипид
Ну и что ж? Нарядил. Объясни, что плохого я сделал?
Эсхил
Из богатых и знатных не хочет теперь ни один выходить в триерархи.[182]
Они рубища носят, как ты им велел, сиротами безродными плачут.
Дионис
Да, Деметрой клянусь, а внизу, под тряпьем – из отменнейшей шерсти рубашку.
И, разжалобив всхлипом и ложью народ, выплывают в садках живорыбных.
Эсхил
Научил ты весь город без толку болтать, без умолку судачить и спорить.
Ты пустынными сделал площадки палестр, в хвастунов говорливых и вздорных
Превратил молодежи прекраснейший цвет. Ты гребцов обучил прекословить
Полководцам и старшим. А в годы мои у гребцов только слышны и были
Благодушные крики над сытным горшком и веселая песня: «Эй, ухнем!»
Дионис
От натуги вдобавок воняли они прямо в рожу соседям по трюму,
У товарищей крали похлебку тишком и плащи у прохожих сдирали.
Нынче спорят и вздорят, грести не хотят и плывут то сюда, то обратно.
Эсхил
Сколько зла и пороков пошло от него:
Это он показал и народ научил, {13}
Как в священнейших храмах младенцев рожать,
Как сестрицам с родимыми братьями спать,
Как про жизнь говорить очень дерзко – нежизнь.
Вот от этих-то мерзостей город у нас
Стал столицей писцов, крючкотворов, лгунов,
Лицемерных мартышек, бесстыдных шутов,
Что морочат, калечат, дурачат народ.
Средь уродов и кляч не найдешь никого,
Кто бы с факелом гордо промчался.
Дионис
Никого! Видят боги! До колик на днях
Я смеялся на празднике Панафиней.[183]
Вздумал в беге участвовать кто-то, кривой,
Белотелый и пухлый. Он страшно отстал,
Он пыхтел, и хрипел, и сопел. У ворот
Керамика народ колотить его стал
По загривку, по заду, под ребра, в бока.
Отбиваясь от палок, щелчков и пинков,