Он проходил мимо магазинов. Длинные, похожие на скорбные процессии очереди уже выстраивались перед дверями, на которых висели таблички «Учет» или «Закрыто». Люди в этих очередях не разговаривали. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу, и в их позах было что-то от древнего языческого ритуала – терпеливое ожидание милости от безликого божества Дефицита. Анисимов чувствовал на себе их взгляды. Не враждебные, нет. Скорее пустые. Его форма – серая милицейская шинель – делала его частью этого ландшафта, таким же элементом системы, как дымящая труба или очередь за хлебом. Но он чувствовал свою чужеродность кожей. Он был трансплантированным органом, который этот огромный, равнодушный организм не отторгал, а просто игнорировал. Он был здесь, но его как бы не было. Человек за стеклом.

Он дошел до остановки. Подъехал троллейбус – старый, дребезжащий, синий, похожий на уставшего кита. Двери с шипением разъехались, выдохнув облако спертого, пахнущего мокрой одеждой и человеческим дыханием тепла. Анисимов протиснулся внутрь.

Именно здесь, в салоне троллейбуса, можно было лучше всего изучать город. Не его архитектуру или улицы, а его душу. Анисимов встал у окна, покрытого ледяными узорами, протер ладонью небольшой круг и стал смотреть. Не наружу, а внутрь, на отражения в стекле, смешанные с проплывающими мимо серыми домами.

Вот женщина в пуховом платке. Она держит на коленях авоську с тремя банками майонеза – целое сокровище, добытое в утреннем бою. Ее глаза закрыты, но она не спит. Она ушла в себя, в то единственное место, где ее никто не толкнет и ничего не потребует. Игра «Убежище» – самая популярная в этом городе.

Вот молодой парень, студент, с книгой на коленях. Он читает, но его взгляд стеклянный. Он просто смотрит на строчки, водя по ним пальцем, чтобы не заснуть. Рядом с ним сидит рабочий в ватнике, от которого пахнет мазутом и металлом. Он смотрит в окно на громады заводов, и в его взгляде нет ни гордости, ни ненависти. Только привычка. Привычка – главный закон этого мира.

Анисимов перевел взгляд на собственное отражение. Мужчина сорока пяти лет, которого Москва перемолола и выплюнула за тысячи километров. Лицо серое, под глазами тени. В отражении его милицейская форма казалась театральным костюмом. Он был здесь актером, которого заставили играть в пьесе, правил которой он до конца не понимал. Все остальные, казалось, знали свои роли. Роль Уставшей Женщины, роль Прилежного Студента, роль Честного Труженика. Все играли в одну большую общую игру под названием «Нормальная советская жизнь». А он свою роль еще не нашел. И от этого чувствовал себя еще более прозрачным, еще более невидимым.

Троллейбус дернулся и заскрежетал, поворачивая. На мгновение солнечный луч, скупой и холодный, как милостыня, пробился сквозь тучи и ударил в окно. Ледяные узоры на стекле вспыхнули, как бриллианты. И в этой вспышке все лица в салоне на долю секунды преобразились. В глазах женщины Анисимов увидел не усталость, а застарелую боль. В позе студента – не апатию, а яростное, подавленное нетерпение. В фигуре рабочего – не привычку, а тяжесть всего мира, лежащую на его плечах.

Вспышка погасла. Снова стало серо. Маски вернулись на свои места.

Но Анисимов успел это увидеть. Под монолитной поверхностью этого города, под слоем угольной пыли и безразличия, что-то жило. Дрожало. Пряталось. Какие-то иные, скрытые знаки и сигналы. Нужно было только уметь их видеть. Уметь смотреть сквозь стекло.

Троллейбус подъехал к его остановке. Двери с шипением открылись, впуская новую порцию холодного воздуха. Анисимов вышел, и серая реальность города снова обняла его своими цепкими, промозглыми руками. Впереди был еще один день. Еще одна партия в игре, правил которой ему никто не объяснял.