Отстать, старая. Совсем с ума сошла. Какое тебе дело. Иди своей дорогой и не мешай людям.

Зря ты так, сказала старуха, отвернулась от него и пошла своей дорогой.

Что за сумасшедшая, подумал герой. Зачем она это сказала.

Но пружина размышлений не успела расправиться, потому что посыльный, наконец, появился. Это был низкий худосочный паренек в дырявой рубашке, на голове красовалась чрезмерно веселая панама.

Пойдем, сказал паренек.

Куда, сказал герой.

Ты знаешь, сказал паренек.

Герой кивнул и пошел за пареньком.

Долго идти, спросил герой.

Не дольше, чем ты плыл сюда, ответил паренек.

Его узкая спина лихорадочно трепетала.

Начался дождь. Дождь на этом континенте похож на смерть. Болезнь, а потом смерть. Заранее нельзя понять, какая именно секунда станет смертельной. Это же не пуля, которая попадает в сердце или в селезенку или в печень, кому как нравится. Каждая капля – это предвкушение гибели.

Боишься, спросил паренек, не поворачиваясь. Голос его прозвучал глухо, нелепо.

Чего именно мне нужно бояться, спросил я.

Не знаю, сказал паренек, люди разного боятся. Некоторых, вот, не вытянешь на улицу, пока идет дождь. Другие сами лезут под дождь.

А ты чего боишься, сказал герой.

Я боюсь, что не успею вернуться к рождественскому столу.

Сейчас март.

Я знаю, сказал паренек. Еще я боюсь высоты. Очень боюсь. Но это не так важно. Для меня главное сейчас это понять, чего ты стоишь, молодой человек.

Молодой человек. Ну ты даешь. Какой я тебе молодой человек. Для тебя я очень старый человек. Очень и очень старый человек. Возьмем ситуацию, в которой мы идем к великой матери, и я тебя спрашиваю: что такое страх.

Страх, господин незнакомец, это самый странный феномен, который я встречал в своей пока что короткой жизни. Люди боятся чего угодно. Моя лучшая подруга боится гусей. Ну, знаешь, я и сам их недолюбливаю, но чтобы испытывать ужас при их виде, это. Странно. Но я тебе об этом и говорю. Очень странно. Сломанные сандалии мокрая подошва бултыхалась по лужам. Очень странно. Или например вот какое дело. Некоторые люди боятся открытого космоса. Смотрят в небо, и на них начинают давить эти тяжелые тяжелые небеса. Знаешь, как это неприятно.

Не знаю и не хочу знать, сказал герой. Веди меня к великой матери, больше мне ничего от тебя не нужно.

До чего же это все странно. Еще недавно я сидел в своей лаборатории и отгадывал шарады нового ДНК петрушки. Вот до чего дело дошло. Петрушка растет в перевернутом варианте. То есть, как сказали бы наши политики – отрицательно растет. ДНК закручено в другую сторону. Это приводит меня к мысли о том, что сами по себе реакции как бы развернуты по сравнению с нормальными. И что мы имеем в итоге. Да ничего мы не имеем в итоге. Вся жизнь вокруг – борьба за вы-жи-вание. Либо есть второй вариант. Некоторые млекопитающие. Язык не поворачивается назвать их людьми. Некоторые млекопитающие просто хотят расслабиться и умереть, попивая напоследок шато-мерло, или как его там. Гнусность.

Стена холодная и липкая. Я даже не знаю, сколько мне еще спускаться вниз. Я посмотрел себе под ноги и крикнул. А.

Звук моего голоса, отскакивая от кирпичной кладки, спускался ко дну, но так его и не достигал. Не достигал. Не достиг. Не достичь. И я, все еще не понимая, где нахожусь, продолжил спуск.

Однажды, давным-давно, я спускался к великому адронному коллайдеру. Тогда еще не было разделения. Ох уж этот прекрасный мир до разделения. А я тогда жутко негодовал по поводу того, что президент соседний страны вторгся в африканские прерии и бомбил местных жителей грязными бомбами. Но сейчас я понимаю, что все это мелочи. До разделения мы жили прекрасно. Лично я пил вино, игрался с невозвратными катонами и в перерывах гулял по набережной. Теплое и пронзительное время.