У штабной палатки его поджидал советник Маркус. Может, стоило бы перестать называть его так – они оба давно не при дворе. Но если подумать, именно в таком качестве он у Джона… служил. На миссии его не брали – Маркус был до отвращения гражданским, вдобавок Джон не слишком ему доверял. Но в советах его, в тихих подсказках нуждался все больше.

Он до сих пор не понимал, зачем Маркус пришел к нему. Он появился на базе как-то утром – впрочем, базой это тогда еще не называлось, просто заброшенный дом, уцелевший посреди щебня. Там Джон с ребятами скрывались после побега. Ребята и привели советника под белы рученьки. В джинсах, рубашке и мешковатой куртке, с одним небольшим рюкзаком, Маркус выглядел моложе, чем казался Джону во дворце, – несмотря на виски, тронутые сединой.

– Ваш отец прогнал меня прочь, ваше высочество, – сказал он.

– За что? – спросил Джон, хотя уже знал ответ.

– За то, что не смог помешать заговору.

– И почему вы пришли сюда? Мне нечего вам дать. Попробуйте найти моего крестного. Он уехал с деньгами, может, и вам что-нибудь перепадет.

– Вам, думаю, мой совет не помешает, ваше высочество, – мягко сказал Маркус. – Да и выбора у меня особо нет. Как и дома. В газетах написали, что взорвался газовый баллон… К счастью, я успел уйти. Я прошу у вас, мой принц, покровительства и защиты.

Джон достаточно слушался крестного и генералов; он поклялся, что никому не даст больше собой вертеть. Первые недели Маркус провел в карантине: у него отобрали телефон, и с ним рядом все время находился кто-то из ребят – следил, чтобы советник не пытался ни с кем связаться.

Потом постепенно он примелькался, и Джон спрашивал его мнения все с меньшей опаской.

Вдобавок советник каким-то образом сохранил придворный лоск – в отличие от Джона. Джон честно мылся и брился каждое утро, своим повелением произвел Рейна в парикмахеры, и тот регулярно делал ему подобие армейской стрижки. Но при всем при этом его легче было принять за полевого командира, чем за принца. Маркус же до сих пор выглядел так, будто на полчаса отлучился из дворца.

Поэтому его стали подсылать к гражданским, когда нужно было договориться о приюте или о закупке провианта. Сперва еще смотрели – не попытается ли он добраться до телефонной будки или интернет-кафе. Потом перестали. А после Джон уже и сам просил его найти в интернете то и это.

Порой Джон тоскливо думал, что если Маркус и шпион, то для них слишком хорош, и единственное, что можно сделать, чтобы не беспокоиться, – убить его.

Рука так и не поднялась.

– Вы расскажете, что случилось, ваше высочество?

Джон уже открыл рот, чтобы созвать общий совет, – но решил, что сперва переговорит с советником сам.

– Этот человек, я так понимаю, отравился?

Джон поежился. Пронеслось детское воспоминание – он смотрит из-за тяжелой шторы, как отец дает одному из министров капсулу с ядом:

– Полагаю, вы предпочтете это публичному разбирательству и позору…

– Спасибо, ваше величество.

Министр берет капсулу, кладет в рот – и тут же начинает хватать ртом воздух, вцепляется в воротник – и падает.

– Уберите, – говорит отец. И смотрит прямо за штору, так что Джон понимает: его заметили.

– Его величество когда-то любил решать проблемы таким способом, – заметил Маркус, будто услышав мысли Джона.

– Вам он яд не предлагал?

Вышло слишком резко. Из-за всей этой авантюры Джон чувствовал себя неоправданно раздраженным.

– Я бы не взял, – мягко улыбнулся Маркус.

– У этого была капсула в зубе. Как у нацистского преступника высокого пошиба. Еще и говорил по-немецки. Что он делал в этом поезде?

Внутри палатки Маллори заканчивал варить кофе на походной плитке. Джон с благодарностью принял у него чашку.