Не стоит и говорить, что, когда, спустя какое-то время, наш герой вновь обрел способность рассуждать, он стал метаться по гостиной и рычать, как настоящий медведь, пытаясь осмыслить происходящее, найти хотя бы какое-то рациональное объяснение произошедшему и выход из него. Особенно его взбесила последняя фраза уходящей «экс» о том, чтобы он даже не думал противиться уже решенному вопросу. А если вздумает помешать, то… В-общем, «…его сильно будут жалеть все окружающие…». И вообще, лучше бы ему не возвращаться в город после отдыха в санатории. А что сказать людям, «они с папой» уже придумали.

Вечер пошел насмарку. Естественно. Тихое холодное бешенство не давало Михаилу заснуть всю ночь…

…За окном забрезжил рассвет. Чтобы остудить голову, Михаил Александрович выскочил, как хищник на волю, в апрельское утро. Он шел и бежал по уже знакомым «оттоптанным» за предыдущие шесть дней тропинкам лесопарка, поневоле любуясь на восходящую солнечную зарю и замечая утреннее бодрое пение лесных птиц. Все дальше и дальше удалялся он привычным маршрутом от жилых корпусов и построек санатория. И вскоре оказался на берегу небольшой местной речки. Вдруг на противоположном берегу Михаил увидел распускающиеся вербные веточки. Их было много-много, и все они будто радостно приветствовали мужчину. «Скоро же вербное воскресенье, – вдруг некстати, вспомнилось Михаилу, – бабушка за несколько дней до вербного воскресенья всегда приносила домой вербочку, потом ходила с ней в церковь, и ставила освященную вербу к иконкам, там эти веточки и стояли весь год», – еще более некстати, подумал Михаил, вспомнив свои школьные весенние каникулы.

Вдруг за спиной Михаила хрустнула ветка. Умиротворенное созерцание пейзажа было нарушено. Мужчина резко развернулся и заметил тень человека, проворно скрывшуюся от него в ельнике. Неожиданно вернувшаяся злость на жену и ее папашу, а вместе с этой злостью и азарт охватили нашего героя. И он, раздвинув еловые лапы, не разбирая дороги, ломанулся в густую чащу за удаляющимся нарушителем его покоя. «Догнать и…». – Дальше Михаил не додумывал, а все бежал и бежал, но никак не мог настичь противника. Неожиданно он вынырнул на лесную полянку.

Солнце уже взошло. Голубое небо лазурным куполом будто накрывало сверху свободное от густого леса пространство, посреди которого, окруженный забором, стоял родной бабушкин дом. Больше на полянке никого не было. «Заповедный лес… заповедный лес», – вертелось в голове у Михаила. Он быстро потряс головой, зажмурил и открыл глаза, и с силой ущипнул себя за руку. Узорчатая деревянная избушка его давно-давно умершей бабушки не исчезла. Она была точь-в-точь такая, какой ее запомнил шестнадцатилетний Миша, когда в последний раз приезжал летом на каникулы к бабушке. Новой оказалась лишь деревянная вывеска над воротами. «Усадьба «Бабушкины сказки», – прочитал Михаил. Невольно рука сама потянулась к ручке калитки, и та привычно, но давно забыто скрипнула, будто приглашая войти. Михаил немного поколебался, потом все же медленно вошел внутрь. А потом все быстрее и быстрее заспешил по радостно узнаваемому двору, почти взлетел на крыльцо и толкнул дверь в сени. Лавина знакомых чудесных запахов обрушилась на Михаила: чуть сыроватого дерева, парного молока и еще чего-то трудноопределимого, но щемяще родного. С бешено колотящимся сердцем Михаила рванул на себя дверь избы и почти ввалился внутрь.

– Ну, чего расшумелся? Давай мой руки и садись за стол, завтрак уж готов. Смородиновый чай пить будем. С твоими любимыми плюшками.

Та самая, родная, привычная бабушка в чистом переднике хлопотала у русской печи, выкладывая на старинное огромное блюдо золотисто-румяные ароматные плюшки. На столе уже стоял горячий чайник, плошки с вареньем, а посредине на почетном месте в глиняной вазочке – богатый пучок свежесрезанной веселой вербы.