Тут будто кто-то уловил его мысли и зарядил мелодию, которую он не слышал вот уже пару месяцев, но все равно узнал с первых нот сыгранного на ксилофоне проигрыша. Еще недавно он почти не разбирался в такой музыке, а теперь – пожалуйста. «Jaga Jazzist» – солнечный сплав джаза и электроники, звучащий так бодро и энергично, как мог бы звучать витамин С теплым майским днем. Но Троцкого музыка скандинавских джазменов-экспериментаторов телепортировала в другое время. В прошлогоднюю осень.

Лучшие дни в его жизни, которые, как часто бывает, сменились самыми плохими.

Он махнул Артемьеву, чтобы тот наливал, и прошел в туалет, где не было слышно музыку жизнелюбивых норвежцев. Заперся в кабинке и постоял, ухватившись рукой за стену, стараясь отогнать разрушительные воспоминания. Если им поддаться, запланированной «соточкой» обойтись не получится.

Выждав несколько минут, чтобы композиция наверняка кончилась, вернулся в бар, к Олегычу и налитым рюмкам.

– И где ты ходишь? У тебя трубка звонила.

Присаживаясь, Троцкий достал из кармана куртки мобильник.

Что это? Финал «Битвы экстрасенсов»? Телепатия? Совпадение?

Пропущенный звонок был от нее.

Сколько времени они не общались? И вдруг Инга звонит ему прямо сейчас, когда он про нее вспомнил. Мысль и вправду материальна?

Не зная, как поступить, Троцкий повертел телефон в руке. В «Копах» вдруг стало душно и тесно, будто бар уменьшился в размерах. Молча прихлопнув свою рюмку, спросил у барменши:

– Люся, сколько с меня?

Расплатился, оставив немного чаевых.

– Уже пошел? – спросил пожилой опер. – Я думал, повторим.

– Олегыч, извини, пора мне…

Он хотел придумать причину своего бегства, но Артемьева это не интересовало. Он устало уронил взгляд на дно рюмки и так и просидел, пока Троцкий одевался.

– Бывай, Олегыч, – тронул его Костас за плечо и кивнул барменше.

Промозглая улица обрадовалась еще одной жертве, которой можно швырнуть в лицо ледяной моросью. Натянув шапку по самые брови, он свернул к метро и шел, рассматривая дисплей трубки, пока не наткнулся на «паралимпийца» со скрипучим голосом.

Уже у самой «Чернышевской» Костас остановился на красном сигнале светофора. С раздражением нащупал убранный в карман телефон, потрогал пальцами выпуклые кнопки.

Не надо этого делать сейчас, когда вроде бы все зажило. Точно не надо. Будет больно. Из-под сорванных струпьев начнет сочиться теплая кровь.

Поток машин, разбрызгивающих грязную жижу, несся мимо отступившего от края тротуара Троцкого. Сидящим в этих автомобилях людям было плевать на него самого и на то, что сейчас творилось у него внутри.

Тогда ему тоже наплевать.

Он вытащил трубку, разблокировал клавиатуру, выбрал нужную строчку на экране. Больше не раздумывая, нажал кнопку вызова. Когда на том конце ответили, услышал:

– Алло.

И спросил:

– Привет, звонила?

– Да. Привет, Костя. Решила, не берешь трубку, потому что не хочешь со мной разговаривать…

– Это ты ерунду решила… Как ты? Что-то случилось?

На другом конце связи вроде как усмехнулись. Костас зажмурился, представляя ее лицо в этот момент. Ее глаза. В груди заныло.

– Сразу видно, что ты сыщик… Случилось. Нужна твоя помощь.

– Что такое?

Она несколько секунд поколебалась, потом спросила:

– Можешь подъехать, Костя? Тут… В общем, не телефонный разговор…

В голосе звучали просительная интонация и тревога, что он вдруг откажет. А он не мог отказать.

Так Костас и очутился во всем этом дерьме. Всего-то перезвонил и задал вопрос:

– Где ты?

Впервые он увидел ее на свадьбе, которую играли, согласно обычаям рудиментарного в двадцать первом веке крестьянского уклада, во второй половине сентября.