Цифры на телефоне показывали почти двенадцать. Бар работал с одиннадцати. Сейчас там малолюдно, как в метро за пять минут до закрытия. Костас решил зайти. Высушить слякоть на «тимбах», согреться, перекинуться парой слов с барменшей, попросить ее налить в пивной бокал крепкого чая с лимоном, покивать головой в такт легкой атмосферной электронике, которую обычно крутили тут днем.

Вышло все по-другому.

На несколько секунд сбитый с толку нуаровым полумраком «Копов», он увидел сидящего за стойкой Артемьева, знакомого опера из Угрозыска. Это был похожий не то на древнего святого, не то на великого грешника мужик в годах. Волосы, присыпанные солью седины, резкие, словно вырезанные из потемневшего дерева, черты лица, пламя в желтовато-серых глазах, даже если Артемьев просто рассказывал анекдот. Впрочем, анекдотов от Артемьева Троцкий никогда не слышал. Говорил Олегыч только о делах. Вот и сейчас, орудуя вилкой в «шлемке» из нержавейки с разжаренной картошкой по-деревенски и свиной отбивной, он потчевал Костаса историей об обрушившемся на него свежем трупе, найденном в сторожке на стройке.

– …Кувалдометром ударили в затылок так, что у того глаза из глазниц повыскакивали. Висели на нервах, как елочные игрушки. И кожу содрали…

Мрачноватое общество, чтобы просто выпить горячего чая, подумал Троцкий, но все равно присел рядом за стойку. До чая, впрочем, дело не дошло. Артемьев сразу предложил выпить спиртного.

– По «соточке», а, Костас? Давай составь старику компанию.

– Ты же на работе.

– И что? Кому это когда мешало? Я почти пенсионер, ценный сотрудник. Руководство не трогает… Главное, завтра не продолжить. Все-таки убийство, нужно найти и покарать виновных… Так ты как?..

Обижать Артемьева, с которым Троцкий работал до перехода в отдел угонов, не хотелось, и он кивнул.

– Молодец!.. Только ты угощаешь, лады? В следующий раз выпивка за мной, а сейчас я на мели. Жене все деньги отдал на новую челюсть. Стоматологи, мать их! Вот кем надо было идти работать!.. Люся, нам еще по сто… Этой, что в первый раз была…

Троцкий стащил с головы «пидорку», снял куртку, расстегнул «адиковскую» кофту, бросив их на соседний стул. Взъерошил волосы, облепившие под шапкой голову. Артемьев покосился на его футболку, по темно-коричневой ткани которой порхали разноцветные бабочки.

– Ты в этой майке как баба, вырядившаяся на Восьмое марта. Не рановато?

Костас не успел ответить на провокационное замечание. Барменша поставила перед ними графинчик и рюмки. В графинчике вязко плескалось что-то похожее на нефть. «Эта, что в первый раз была», оказалась не водкой, а финским ликером «коскенкорва салмиакки», тридцатидвухградусной жидкостью со сладко-соленым вкусом «фазеровских» конфет, в которые добавляют нашатырь. Напиток очень на любителя.

– Ты, конечно, парень симпатичный, но уж больно худой, – заметил Артемьев. – Жениться тебе надо, отъесться.

– Жениться? – усмехнулся Троцкий. – Зачем мне это? На каждом столбе объявления с «женой на час».

– «Жена на час»? – переспросил опер. – Ты с ней за час только пососаки устроишь. Кастрюлю борща сварить уже не успеет. А горячее питание – залог здоровья.

– Да наливай уже…

– Ага… Ну, за Эру Милосердия, которая все никак не наступит, – провозгласил Артемьев, держа в руках наполненную рюмку. – Вроде все сидят за компьютерами, жмут на какие-то сердечки, сексом занимаются… этим… виртуальным… И все равно трупы через день. Не успеваем «глухари» оформлять… У вас ведь так же, Костас?.. У каждого студента-первачка теперь по машине…

Внезапно поняв, что Артемьев хорошо поддал до его прихода, Троцкий опрокинул внутрь себя содержимое рюмки, почувствовал, как алкоголь растекается по языку, дразня необычным вкусом рецепторы, а затем проваливается в пустой желудок. Сразу вспомнилось, как точно так же пил этот напиток в пропахшей пивом рякяля в Хаканиеми. Только компания тогда была другая.