Они вышли наконец в парк, глубоко вдыхая прохладный после театра воздух, двинулись вдоль тихого канала по сумеречной аллее. День гас, под ногами шуршали листья, мощные старые кроны испещрила желтизна – лето поседело. Анеля наклонялась, искала самые яркие кленовые ладошки, набирая букет.

– Спектакль понравился тебе? – Антон кивнул. – Мне тоже. Музыка понравилась. Но декорации? Ёлки как детские, игрушечные… И странно они одеты все были, актёры. Люди, я слышала, спорили, некоторые нахваливали – современно, говорили… а-ван-гард… Я так не люблю – ярко, словно в цирке, какими-то лоскутами большими… прямо балаган. Мне показалось, что тут так неправильно – чтобы графы и князья клоунами. Знаешь, у нас в училище предмет есть, история костюма, нам рассказывали. Дама седая ведёт, из бывших, осанистая такая, в пенсне. Так она больше этих актёров на графиню похожа… Чтобы она оделась в пёстрое?

– Ты сама у меня теперь как графиня. Ты очень, очень красивая, ещё красивей стала, Анелька. Всё переменилось. Все. И Юлька очень выросла, а пани Ева как-то стихла, совсем её не заметно.

– Мама устала, – проговорила озабоченно Анеля, – столько лет вечно на грани, только успевай подпирать, волноваться. Спасать и выживать. Ну а теперь ей можно и отпустить вожжи. Даже Юлька уже совсем большая. В медицину хочет пойти…

– Смотри, Анелька, какое дерево странное, – вдруг указал рукой Антон, – настоящее кольцо!

Они подошли поближе. Недалеко от берега и впрямь рос диковинный клён: ствол, единый от корня, в метре от земли внезапно раздавался надвое; одинаковой толщины две крепкие здоровые части мягким упругим изгибом словно рисовали кольцо, а выше вновь устремлялись к соединению, благополучно это кольцо замыкая опять в единый ствол и лишь выше ветвясь кроной. Анеля удивлённо погладила шершавую кору, глядя на верхушку:

– Да… просто чудо! Даже непонятно, как так могло вырасти?

Она обогнула кленовое «кольцо» и оказалась по другую его сторону.

– Стой так, Анелька, – залюбовался Антусь. – Как же ты хороша… Ты в настоящей рамке. Королевской… вот это картина! Это надо было бы нарисовать… и на стену, домой. Нет, в музей!

– Иди ближе… Ты тоже в рамке – я тоже вижу твой портрет! – засмеялась Анеля.

Два «портрета» сливаются в один, томимый счастьем соединения.

– Постой, Антек, погоди… – уклоняется Анеля. – И как это так получилось? Видишь, снизу широко… это было не одно, а два дерева. Сначала. Рядом росли. Потом, видно, поссорились! Надумали расстаться…

– Но куда ж им деться друг от друга? Из общей земли! Подумали – и снова вместе, срослись… Это же мы с тобой, Анелька. Сплелись корнями и ветвями… разделить нельзя…

– Пусть это колечко будет нашим… ещё придём сюда! Пусть Феликс нас тут снимет, знаешь – у него отличный фотоаппарат. Он такие снимки делает! Я тебе покажу…

Они нашли скамейку у воды.

Вот она, его Анелька – примостилась на краешек малой птичкой, такая вся ладная невеличка Величко… Ничего лишнего, само совершенство, так и берёт за сердце. Скрестила маленькие ножки в кожаных туфельках, на коленях ридикюль и кленовые листья, ворот лёгкого пальтишка распахнут, на шейке бьётся голубая жилка, снизу через крутой завиток перманента льётся прямо в душу свет доверчивых драгоценных глаз, и крохотный клювик подкрашенных губок шевелится, выпуская неважные беспечные словечки…

Антусь берёт её маленькую крепкую руку, целует пальчик за пальчиком, хрупкую косточку у запястья и не может оторваться.

– Антек, не надо, – отнимает она ладошку, – вдруг увидят, это теперь считается – буржуйские привычки…

– Нельзя? Пан Адам як завше