– Мама, а теперь я правильно беру ложечку? – пыталась привлечь к себе внимание Нина, пока мать вкладывала творожный комочек в беззубо раскрытый влажный ротик младшей. Не удовлетворившись материнским молчаливым кивком, пустилась рассказывать: – Мама, знаешь, а мы у бабушки Евы играли в школу! Мирочка всех посадила, меня, Ромку и ещё там одну девочку, соседскую… ну вот так вот, за стулья! Как будто это парты. И Мирочка повесила на буфет карту. Она была наша учительница. Показывала палочкой… А мы на бумажках карандашиками рисовали – три такие… ну, загогулинки, и ещё одну палочку с шариком. Мирочка сказала, это наша страна – эс, эс, эс, эр. Мирочка меня похвалила – у меня красивей всех получилось! Она мне поставила пятёрочку! Я её любимая ученица была, вот.

– Молодец, – обронила через силу Аня. – Ты ешь, ешь…

Ниночка справилась ещё с одной ложкой каши, задумалась и вдруг вскрикнула:

– Ой! Мама, а потом! Потом что было! Пришёл дядя Феликс, все дети побежали в прихожую… а я свою бумажку в карманчик прятала, а она не влезала… а потом я тоже побежала. А там, там…

– Что? – обернулась к ней мать. – Что… там?! Когда… когда это?

– Ой, это в прошлый раз было, поза… позапрошлый… когда дождик шёл. Да, когда дождик! А там!.. Дядя Феликс, он принёс всем детям – леденцы! На палочках! И все их – едят! Облизывают… красненькие такие, петушки! А соседская девочка облизывает моего петушка! А мне не досталось! Дядя Феликс говорит – я и не знал, что у нас в гостях Ниночка… А я стала плакать! Так плакать! Так громко плакать! Даже бабушка Ева услышала…

Аня почувствовала, что тоже сейчас зарыдает: Ниночка не знает, что теперь Феликс уже не покупает детям леденцы…

– И бабушка Ева пришла, – продолжала Ниночка, – и взяла меня на руки, и понесла, понесла… по всему, по всему коридору. В кухню! А там… подошла к плите, а там большая латка – вот такая, – показала Ниночка ладошками, – больше нашей, и она её открывает… берёт большу-у-ую вилку! С белой ручкой… и берёт… котлету! Мне! Большую, холодную котлету! Такую вкусную-у-у-у…

– Повезло тебе, – через силу улыбается мать.

– Да! – гордо говорит Ниночка. – Вот! Все с петушками, как маленькие, даже Мирочка, а я с котлетой, как большая!

– У бабушки Евы котлеты всегда очень вкусные… – подтверждает мать Ниночкин триумф.

Ниночка некоторое время ещё переживает свой тогдашний восторг и молча расправляется с кашей, раздумывая, чем продлить чудесное происшествие и поразить мать.

– У бабушки такое красивое платье, – снова пускается Ниночка в рассказы, – блестящее и шуршит… и воротничок беленький-беленький, он, знаешь, светится в темноте. И ещё бабушка Ева пахнет теперь так… пахнет… этой… – ищет Ниночка слово.

– Чем? – тревожно спрашивает мать.

– Этой… вале-янкой! – вспоминает Нина. – Приятненько так пахнет… платье пахнет. А зато у меня!.. Мама, ты знаешь, что Ромка сказал тёте Лиде? Он ей сказал: «Тётя Аня сшила Нине УЖАСНО красивое пальто!»

– Так и сказал?

– Да! Так и сказал – ужасно красивое пальто! Ужасно красивое! Ууу-жасно! – упивается Ниночка.

В дверь постучали, и в комнату заглянула Серафима Андреевна.

– Аня, мне племянника подкинут сегодня, поведу его гулять в парк. Хочешь, твоих возьму? Ниночка с ним побегает, а Дору я в коляске повезу, пусть на воздухе поспит. Да? Ну и хорошо, собирай девочек.

Оставшись одна, Аня почуяла, как те странные слова, которые притаились, словно злобный крокодил на чёрном дне светлого колодца… где это было, про колодец и крокодила? Что-то из Лермонтова… почему колодец? Колодец узкий… Этот крокодил всплыл своей безобразной корявой тушей, и на поверхности показались его безжалостные холодные глаза рептилии. «Польский шпионаж» – вот эти нелепые слова. Шпионаж. Шипящее крокодилье слово. Польский… Если бы Антусь не уехал и мы бы поженились… он был бы в Ленинграде, его тоже взяли бы сейчас… За «польский шпионаж». Да какие мы поляки? Для панов совсем не поляки… Где, где то его письмо, главное, единственно настоящее, самое важное, на польском…