Она кинулась к заветному нижнему ящику шкафа, достала одну, другую коробки, связки бумаг, книжечки документов, неуклюжие толстолистные альбомы… Вот оно. Она развернула листок, который триста лет, вечность назад вручила ей сестра Янина, и стала перечитывать раз, другой, десятый…

– Это надо… – прошептала она, – это надо… это улика.

А это, и это? От Янины. От тётки Альбины. От Яроцких… ещё, ещё… много писем. Заграница. Польский шпионаж. А фотографии? Что делать… Такой архив как раз на обвинение… Сжечь. Немедленно. Пока есть хоть пара часов. Затопить печку.

Она поспешно спустилась во двор, принесла из дровяного сарая охапку наколотых берёзовых дров. Из прихожей увидела приоткрытую дверь комнаты соседки Марии Ефимовны, из кухни доносилось позвякивание чашек. Ох, вспомнила Аня, ведь на сегодня назначена примерка! Надо как-то отказывать… Пара поленьев вывалились из рук на пол. На этот грохот возник в коридоре из-за поворота на кухню обширный лоб Марии Ефимовны в венчике седых прядей:

– Доброе утро, Анечка, заходите ко мне, я уже иду, сию минуту…

– Мария Ефимовна, я… – начала было Аня, ещё не зная, что придумать, – я сегодня…

– Проходите, проходите, Анечка, – Седые прядки скрылись за углом.

Надо зайти, неудобно объясняться так впопыхах. Аня неловко прошла к Марии Ефимовне, встала у порога в так хорошо и благоговейно изученной ею комнате. Только здесь можно было догадаться, что бывшая учительница «на покое», со строгим и спокойным лицом, одетая просто и скромно, всегда лишь с классической ниткой бус на старчески морщинистой, но очень прямой шее, жила когда-то иначе, жизнью, которой Аня никогда не знала для себя. Она и любила заходить к Марии Ефимовне, приглашённая по-соседски «на чашечку кофе», и робела – от неприступной крепости мощного книжного шкафа, за стеклянными дверцами которого поблёскивали золотом тяжёлые тёмные тома; от стульев с высокими резными спинками вокруг обширной «площади» крытого толстой скатертью неколебимого стола, каждый из которых был, по мнению Ани, достоин именоваться троном; от чудно́го и чу́дного светильника красного цветного стекла в бронзе; от толстого блестящего лакированного брюшка уютной настольной лампы, прочно-основательно расставившей на низком столике бронзовые лапки под обширным куполом шелкового абажура, струившего со своих краёв витую бахрому… Но больше всего Аня любила разглядывать у Марии Ефимовны картины на стенах, чувствуя себя при этом вполне в музее. Особенно её завораживали всегда два парных пейзажа, летний и зимний, – с тремя соснами на краю леса, увенчанными сохнувшими верхушками, с домом под высокой крышей на берегу тихой реки, с мелкой фигуркой странника, подходившего к дому: сердце пронзало воспоминание о родной хате на берегу такой же речки… Но не сейчас. Не время сейчас.

Мария Ефимовна внесла и поставила на стол поднос с серебряным кофейником и чашками.

– Садитесь же, Анечка, у меня есть необычное печенье…

– Спасибо, Мария Ефимовна, но… – Аня замялась, глядя в сторону и прижимая к груди руки, – прошу вас меня извинить, у меня… неожиданно… возникло одно неотложное дело. Прошу вас, давайте перенесём примерку…

Она быстро глянула в строгие старческие, иконные глаза Марии Ефимовны в окружении тёмных подглазий:

– Не подумайте, у меня всё готово, как мы договаривались, жакет смётан, но… вот… – Она совсем растерялась и лишь разводила руками.

– Анечка, – помолчав, тихо спросила Мария Ефимовна, – я вижу, вы принесли дрова. Хотите уже протопить печь?

– Да, – забормотала Аня, – может, и рановато… но Нина у меня что-то… немного подкашливает… а окна ещё не заделаны…