Мерзлую пустошь оглушило девичьим визгом:

– Не смей до меня дотрагиваться! Я запрещаю… – Морозная мартовская ночь разлетелась льдистыми осколками, попадая точно в цель – сердце монстра, которое еще недавно глохло, собираясь уйти вслед за той, кто являлась смыслом жизни.

Я знал, на что шел, структурируя ей избирательную амнезию, когда, хладнокровно стирал из ее памяти файлы, послужившие травме. Без событий последних суток теперь я для нее…

– Чудовище! – Вырвалась. Ее знобило. Она держалась на ногах только благодаря горячке, захлебывалась брезгливостью, сдерживала позывы рвоты и рычала. – Умру, но не стану твоей бесправной, зомбированной собственностью!

Попятилась. Поймал, охрип, проталкивая через сужающееся горло жалкое:

– Ты дала мне шанс. Вспомни…

– Твоя Камилла умерла. Я не она! – плеснула в лицо, словно кислотой и тут же потеряла силы. Перед глазами все поплыло. Меня било отдачей, рубило ее запретом. Действуя на инстинктах, обвился коконом вокруг своего сокровища. Она сжалась затравленным зверьком в кольцах гигантской анаконды и захлебнулась беззащитным всхлипом. – Не прикасайся. Слышишь? Ненавижу…

Мгновенно перевоплотился человеком, и меня повело. Упасть не позволили. Мелькнули осеняющие крылья херувима. Ее перехватил мой старший друг, соратник Илия. Меня оттеснили двое. Я ждал их как родных. Для Камиллы они числились реабилитологами: психолог Артем Зорин и ее лечащий врач, нейрохирург Джорж Принц. Я же видел их сущность – ангелы-хранители, благодаря которым она выжила и до сих пор дышала. Без меня.

Уже который час одичавшим ящером я метался перед закрытой дверью нашей спальни, снова под запретом, осужденный, изолированный.

Очухался, когда поскользнулся на собственной крови: «Натекло…», – рваные раны оборотней до сих пор сочились. Чертыхаясь, отправился к бару.

В доме было темно и тихо. Максим с собакой уехали к Бригам, отвлекая на себя грозных педагогов. Бывший гибрид под личиной доктора отслеживал каждый вдох своей пациентки. Где-то там остались оборотни, за стеной охранной аномалии огрызались бесы, но особняк Гордонов превратился в крепость и числился неприкосновенным субъектом Неба1. Сам поселок стал зоной демаркации2.

Соорудив нехитрый тампонаж из кухонного полотенца, я всматривался в аномальное северное сияние над темным садом и давился коньяком. Илия встал за спиной. Рядом воплотился второй хранитель – ее душеповеренный «таксист» Артем и, выражая негласную поддержку, похлопал меня по плечу:

– У тебя остались сутки, чтобы подготовиться к откату.

– Думаю, это меньшая проблема. – Запинающимися ногами я подорвался к ее телефону, открыл почтовую программу. Тринадцать писем с темой «Я». Рука дрогнула, я осел мимо табурета, теряя телефон. – Она проснется и… Это все, что она будет помнить обо мне.

Бесстрастный херувим, утративший способность удивляться, присвистнул, поймал меня у напольной плитки, мягко отправляя в кратковременное забытье:

– Тебе надо восстановиться…

Кухня стала тесной для трех Воинов. Сквозь пелену я почувствовал жжение в груди. Бывший гибрид перехватил одновременно с бутылкой и ее телефон.

– Да чтоб тебя имели псы! Увидь я это раньше, преподобный, тебя бы не было в живых! – Воздух сгустился, заискрил. Крылатый рефери успел выставить щиты. Родной матерный не вязался с резким лающим акцентом немца. – С-сука… Зашью тебя, и будешь доказывать отсутствие своей вины…

Щелчок зажигалки, и я провалился…

Свет скупо падает сквозь высокое стрельчатое окно. «Ранние сумерки или рассвет?» – за щелями вертикальных жалюзи метет рыхлый снегопад. Белая венецианская штукатурка стен с эффектом мрамора, матированное фактурное стекло шкафов-купе и высокий зеркальный потолок делают просторную комнату просто необъятной. Сонную тишину периодически нарушает таймер масляного обогревателя. Тепло. Комфортно. Тело пребывает в неге, как после острого приступа болезни. Окинула незнакомое помещение размытым взглядом, убедилась, что его стерильность не является признаком больничной палаты, с облегчением сомкнула тяжелые веки, снова проваливаясь в сон.