Я со вздохом встал и побрел за Масенькой по коридору. Войдя в кабинет Будулаева, я ошалел. На восточном берегу эпоксидного озера сидели трое. Я не мог подобрать им определение.

Мне вспомнилась давно забытая детская сказка про гномов, и, словно в ответ на мой вопрос, Ельшинский, стоящий у панорамного окна, сказал:

– ВЫблеры.

– Всеволод Родионович! – громыхнул Будулаев.

– Ладно. Прочие. Это – прочие, Федор Павлович.

– Прочие…

– Да, Федор Павлович, – Будулаев был в прекрасном расположении духа. – Я решил сразу ввести вас в курс реалий Института. В его голосе промелькнули нотки экскурсовода. – Мы с Александром Ивановичем долго думали, стоит ли дать вам освоиться или сразу же ввести вас в курс дела. Александр Иванович, как и я, за обоюдную честность в работе. Как говорят сейчас? Вин-вин?

Ельшинский хмыкнул.

– ВЫблеры? – спросил я, рассматривая сидящих за столом, просто чтобы услышать звук собственного голоса и вернуться в реальность.

– Прочие, Федор Павлович, их зовут прочие. Прочие являются исконными обитателями Когевского Эллипса. Есть сведения, что они появились здесь раньше людей или же люди асси…

Поначалу вам будет достаточно трудно отойти от стереотипов, которыми напичкан неокортекс современного городского человека XXI века. В некоторых ситуациях будет полезно абстрагироваться от достижений эволюции и использовать рептильный мозг. Для человека с вашим уровнем интеллекта, вам будет достаточно сложно встроить неизведанное вроде прочих в вашу структурированную систему сознания, привитую городской средой.

– Я не из городской среды.

– Тем лучше. Это – огромный плюс. Городские люди чаще всего неспособны включить рептильный мозг. Как это случилось с вашим предшественником.

– А что с ним?

– Не важно.

Ельшинский опять хмыкнул.

– Вы сейчас лихорадочно пытаетесь встроить прочих в вашу систему стереотипов. Вам в голову лезут гномы, лешие, и даже непотребная бабка Обдериха…

– Обдериха не лезет…

Я присматривался к выблерам. Они состояли из таких же молекулярных вихрей, как Ельшинский.

– И хорошо, что Обдериха не лезет. Чем меньше стереотипов, тем лучше. Это обычное свойство неокортекса – в стрессовых ситуациях, как у вас сейчас, – одно непознанное встраивать в систему другого непознанного, но давно укоренившегося как стереотип. Как Бабка Обдериха.

– Извините, Зигмунд Брониславович, но я Обдерихи никакой в глаза не видел!

– Так вот она! – Будулаев показал мне на сидящее некто в центре трио за столом.

Он подошел к Ельшинскому и встал сзади этих троих. Хотя, почему сзади, может и спереди. Различить где у выблера зад, а где – перед, не было никакой возможности.

– Вы можете подойти поближе. На совсем близкий контакт в первый раз идти не рекомендую. Могут защупать. Потом попривыкнете, и будет проще.

Я обошел стол, стараясь не смотреть на троих, и оцепенел.

Посреди эпоксидной поверхности, ставшей мутной и волокнистой, подобной прокисшему молоку, выступал остров. Тот самый, который я обнаружил утром. Остров тоже был молочный, мутный и лакированный.

Будулаев поймал мой взгляд.

– Да. Остров, – сказал он.

– Вчера его не было. Ни здесь, ни там, – для меня это была форма вопроса.

И Будулаев ответил на него вопросом.

– В котором из вчера, Федор Павлович?

§§§

– Я тебе, Ежихина, объясняю! Денег сейчас нет. Могу люстру отдать, – Хлюпин крутанул под носом у бабки груду запыленного хрусталя на проволочках. Цацки брякнули, но ни одна не заиграла на свету.

– Денежкой бы мне, милок. Бабушка бедненькая, денежек не хватает.

– Возьми люстру, Ежихина, и продай.

– Кому она нужна-то?

– Это ж настоящий хрусталь! Почистить только надо. Мне некогда. Статью пишу.