Выхожу один я на дорогу:
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит…
В небесах торжественно и чудно
Спит земля в сияньи голубом…
Что же мне так больно и так трудно,
Жду ль чего, жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я
И не жаль мне прошлого ничуть.
Я ищу свободы и покоя,
Я б хотел забыться и заснуть…
Но не тем холодным сном могилы
Я б желал навеки там заснуть,
Чтоб в душе дремали жизни силы,
Чтоб дыша, вздымалась тихо грудь[175].

Этой фразой переписанное стихотворение внезапно обрывалось. Видимо, последнее четверостишье Великой княгине трудно было воспринимать. Наши знания о глубинных причинах выбора тех или иных фрагментов русской поэзии, о сознательном изъятии каких-то строк определяются ныне достигнутым уровнем познания этой необычной святой души. Одно остается очевидным – все избиравшиеся Великой княгиней фрагменты поэзии соответствовали природе исповедуемых ею духовных ценностей. Этот выбор определялся вселенской, всемирной отзывчивостью Елисаветы Феодоровны как яркого представителя русского мессианского сознания.

Загадкой остается и то, почему лишь одно четверостишие стихотворения «Три пальмы» избрано для переписывания Великой княгиней:

В песчаных степях
Аравийской земли
Три гордые пальмы
Высоко росли.
Родник между ними
Из почвы бесплодной,
Журча, пробивался
Волною холодной…[176].

Елисавета Феодоровна и ее учительница Е. Шнейдер выбирали свой подход к знакомству с русской словесностью – обращение к поэтам, способным в одном слове, в одной строке выразить целую гамму взаимосвязей, особенно природы и человека. Природа, которой всегда дорожила Великая княгиня, в Петербурге, прекрасном, но каменно-холодном, становится все более близка ей, наделяется способностью животворения. Душа Великой княгини не осиливала последних строк этой поэтической зарисовки из-за жестокости человека, который безжалостно уничтожал чудо природы, украшавшее пустыню. Чуткая душа Елисаветы Феодоровны воспринимает поэтическую высоту стихотворения, но трепещет от такой остроты пейзажной лирики, а поэтому, надо полагать, не дописывает стихотворение до конца, до его трагического финала.


Стихи, переписанные в учебную тетрадь рукой Великой княгини. РГИА Ф.554-Оп.1.Ед.хр.11, Л. 92


Стихи, переписанные в учебную тетрадь рукой Великой княгини. РГИА Ф. 554– Оп. 1. Ед. хр. 11,Л. 93 об.


Та же судьба во время переписывания постигла и знаменитого пушкинского «Пророка»: кульминационный финал, полный драматизма, в копии отсутствует:

Духовной жаждою томим
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими, как сон,
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон.
И внял я неба содроганью,
И горний ангелов полет,
И чад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье…[177].

В жизни Елисаветы Феодоровны петербургского периода особое место принадлежит поэзии, в которой нашли отражение ее мировоззренческие взгляды, связанные с неповторимостью совестного мира поэта в его предстоянии и сугубой ответственности перед миром горним. Великая княгиня не видела себя вне такой ответственности и, как все святые люди, считала себя самым грешным человеком. Но вот суд («…и вырвал грешный мой язык…») она оставляет за скобками, не переписывая в тетрадь эти строки, что свидетельствует о ее смирении перед трагическими ситуациями бытия, безграничной вере в справедливо наказующего и равно спасающего, любящего Бога.

Великая княгиня искренне ценила писателей высокой культуры, обладавших редкой способностью говорить с каждым на близком ему языке, умеющих пробуждать дорогие ассоциации. Таким автором для нее был И. С. Тургенев. Не случайно поэтому в ученической тетради Елисаветы Феодоровны мы встречаем фрагмент его стихотворения в прозе "Как хороши, как свежи были розы". Рукой Великой княгини переписано: «Где-то, когда-то, давно-давно тому назад я прочел одно стихотворение, оно скоро позабылось мною… но первый стих остался у меня в памяти. «Как хороши, как свежи были розы…». Теперь зима, мороз запушил стекла окон; в темной комнате горит одна свеча. Я сижу, забившись в угол, а в голове все звенит да звенит: "Как хороши, как свежи были розы"»