– Укради меня милый, – послышался до боли родной шепот, прозвучавший, как показалось настолько громко, что его можно было принять за голос из репродуктора, подвешенного на высоком столбе у сельсовета, – укради меня поскорей.

– Ох, Саня Санечка, что же ты трубишь на все село, это и так секрет неизвестный разве что бабке Парашке по причине ее полной глухоты и слепоты, – рассуждал удачливый соискатель любви, а вслух произнес, – сегодня за полночь будь готова, красота моя. В мгновение ока жаркий, солнечный, многолюдный полдень превратился, в морозную звездную ночь, стерегущую их великую тайну. А пара гнедых, друзья на веки, как будто понимая значимость происходящего, без устали делали свое дело, неся по санному следу этих двоих, так нужных друг другу молодых людей, укутанных единственным, необычайных размеров, пахучим овчинным тулупом. А упивающиеся собственным долгожданным счастьем двое, почти ничего не соображали. Они и не замечали, ни огромной бесстыдно улыбающейся во весь рот луны, ни безразлично выпучившихся на них звезд, бесстрастно освещающих их путь в, несомненно, радостную, а как же иначе, но неизвестную новую жизнь. Не замечали комьев снега, летящих на них из-под копыт, разошедшихся не на шутку лошадей, и будто бы предназначенных охладить жар, укутывающий пуще безразмерного тулупа, не замечали приближающейся погони. А между тем огромные комья снега превращались в непрерывный, сплошной снегопад, нависший над миром сплошным студеным покрывалом, сквозь которое доносились тревожащие, быстро приближающиеся зловещие звуки погони. Полы тулупа распахнулись, лицо и грудь обожгло острыми морозными колючками. Сквозь нарастающие завывания ветра и беспорядочный сумбур из обрывков человеческой речи, вперемежку с грязной бранью, донеслось, – беги Петруша, беги мой милый, беги.

– Давай вставай, – послышался Петру почему-то мужской и от того невыносимо противный голос, – вставай быстрей Петруха не унимался Николай, – промокнем совсем.

Моросил нудный, осенний, что называется, поздний гость до утра, ледяной дождь. Судя по густоте нависших над грешным миром, иссини черных мрачноватых туч, дело шло к природному катаклизму, а может быть, так просто казалось спросонья, тем более что уже заметно вечерело. Тем не менее, призыв поспешить в укрытие был как нельзя кстати.

– Эх, – промелькнула щемящая мысль, – вот так-то реальность встречает. Вокруг суетился обездоленный, неприкаянный народ, начинающий мерзнуть пока что от промозглого порывистого ветра, да в большей степени от осознания перспективы вначале промокнуть насквозь, до нитки, чтобы затем уже наверняка околеть. – Ну, ты и мычал во сне, как будто тебя толи пирогами с ливером обкармливали, толи писаные красавицы до полусмерти затискали, – ехидничал, с некоторым оттенком зависти, говорливый волжанин. – Эх, – только и смог ответить, не до конца проснувшийся Петр. – И что ты надумал, – продолжал он практически без паузы, и какого-либо видимого перехода, хотя и так было понятно, что тема разговора вернулась, то есть, становилась куда более серьезной. – Да надумал, надумал, – как бы нехотя буркнул Петр, – куда деваться от такого агитатора или пропагандиста, никак не уловлю разницы, да тут сама ситуация по важнее любого агитатора будет, или пропагандиста, хрен его разберет, только я ума не приложу, как и что.

– Вот и ладненько, ты на небо посмотри, я думаю, что сама природа нам поможет, – начинал излагать свой стратегический замысел, рождающийся прямо на глазах самопровозглашенный командир, вставая и одновременно внимательно оглядывая место пристанища, как будто опасаясь не забрать с собой что-то из пожитков, которых, если говорить по правде, просто не существовало.