А отражение атак на позициях? Среди разрывов и свистящих пуль, в грязи и смрадном маслянистом дыму. Когда лишь мельком можно было обратить внимание, к примеру, на корчившегося от невыносимой боли, с разорванным животом сержанта Мамина, который только что орал во всю глотку, торопя бойцов, и покрывал всех подряд, несусветным трехэтажным матом. Ты был диким, загнанным зверем, из всех сил стремившимся выжить и растерзать, порвать, загрызть врага.

Был животный страх, но и он оставлял, пусть и совсем мизерный, но все-таки, кусочек надежды, что вот-вот упремся да и направим события в нужное русло, и, что тебе повезет и ты уцелеешь в этой кровавой бойне. А сейчас, ты плелся вначале один затем в узеньком ручейке, таких же, как ты измученных горемык. Ручеек, постепенно разрастаясь, превращался в полноводную реку, медленно текущую, и уносящую всех попавших в нее, куда-то на запад. По поведению пленных можно было без особого труда понять, кто и как, относится к собственному пленению. Многие из попутчиков шарили глазами по лицам рядом идущих, постоянно озирались, как бы выискивая знакомых, либо еще кого-то, подходящего, для чего-то, только им ведомого. В глазах таких, читался страх потерять их теперешний статус, и упаси бог, попасть вновь в окопы. Они, наверняка видели в происходящем действе, перспективу остаться в живых. Некоторые, так же как и Петр, наоборот, понуро плелись уперев свои взгляды в пыльную дорогу ни на кого не глядя, были погружены вглубь себя, в собственные мрачные размышления. Они, во всяком случае это точно относилось к Петру, воспринимали пленение как нечто ужасное, что могло привести к полному краху и крушению, каких – либо, надежд. И это в свою очередь, никак не способствовало сохранению, и так изрядно истраченных сил.

Раздался протяжный металлический звон, исходящий из подвешенного на колючей проволоке, полутораметрового куска рельса. Огромная человеческая масса, сплошным ковром застилающая низину, что прилегала к двум довольно добротным скотным загонам, пришла в движение. Люди выходили из оцепенения, в которое их вгоняла гнетущая обстановка неопределенности, не проходящего чувства голода, и отупляющего безделья.

– Сибиряк, – послышалось из-за спины, – кушать подано, мать их через колено, пойдем, может быть хоть сегодня, чего-нибудь перехватим, иначе я точно отдам богу душу.

– О Коля, да мы ее разве не отдали еще, только совсем другому товарищу, прости господи, – с трудом вставая на ноги, пробурчал Петр слова сомнения по поводу наличия в них бессмертной души.

– Ты что, сибирячек-кержачек, шибко верующий? Так обрати внимание на вот тех суетливых воинов, – Николай кивнул в сторону стремительно обгоняющей их довольно плотной группы, – пади душу спасать бегут, шевелись, не то загнемся за колючкой.

– Это запросто, – легко согласился Петр, и, они, дружно прихрамывая, заметно прибавили хода, но пройдя таким шагом несколько десятков метров, уткнулись в хвост внушительной очереди. Очередь являла собой три длиннющие колонны по два, и этот порядок свято соблюдался каждым измученным, голодным беднягой, жаждущим получить миску свекольной похлебки да кусок хлеба с древесной или соломенной мукой.

– Фрицы научили, – подсказал, еще во время вчерашнего стояния, вновь прибывшему Петру, здоровяк из-под Саратова, Коля Чекмарь, местный старожил с недельным стажем. – Накормили, два дня тому назад, досыта, свинцовой кашей троих самых нетерпеливых и пронырливых ребяток. – Вот тебе и три колонны по двое, порядок мать их через колено, ну это я думаю, пока новых добровольцев ни пригонят. А сегодня, стоя справа от своего более искушенного в лагерных делах соседа, менее искушенный Петр, внимательно следил за тем, как безнадежно, медленно продвигается ненавистная маячащая спереди спина. И как с каждым разом, все глубже погружается метровая палка с прикрученным к ней ковшом в парящий чан с похлебкой, чтобы вычерпать, как ему казалось, последнее. – И чего они там топчутся, – подталкивало Петра нечто отдаленно напоминающее рассудок, – сейчас же все растащат, – все больше заводился он, подаваясь всем корпусом вперед, – добровольцев на вас нет, стоп, стоп, что это я, – успел остановить, от накатывающего звериного порыва, вовремя включившийся разум. – Остынь дубина, – обругал себя Петр, – не такой уж ты и голодный, ну как, например, этот волжанин. А он-то, вон какая махина, пожрать только подавай, а вроде бы и не ноет. Кстати, что он там вчера про добровольцев изрек, надо бы расспросить. И, продолжая рассуждать на эту тему, незаметно для себя, принялся пересчитывать значительно поубавившихся, впереди стоящих, очередников из правой колонны.