И вот же подарок судьбы: не она для него, а он для нее – запрет! Сотни «нельзя» в ее голове наверняка жалят измученный навязанными догмами мозг.

– Ну так что? Рассказать, чем именно я поделюсь с твоей драгоценной подружкой?

– Ты больной.

– Признаюсь, что мы переспали. А ты же так беспокоишься о ней…

– Что?..

– Ну-у. В ту ночь на тебе было белое белье. Я точно запомнил. Запомнил родинку. Вот здесь. – Чуть оттягивая круглый ворот белоснежной футболки, он дотрагивается до своей кожи над левой ключицей. – Запомнил, что после этого тебе было так плохо. Нет, прости. Та-а-к хорошо. Ещё бы. Я очень старался для тебя, Василиса. Ты знала, что способна кончить два раза за двадцать минут, если я сменю член на язык?

Ее руки дотрагиваются до бокала с ледяным кофе.

Она резко придвигает стакан к себе.

Но тут же, словно обжегшись, отпускает.

Ее щеки пылают ярче цветов мака; холодные ладони тут же прижимаются к – Кир уверен – горячей, нежной (навязчивое желание прямо сейчас провести по ее щеке языком едва не подбрасывает его со стула) коже; взгляд совсем потерян, как у закинувшегося очередной таблеткой экстази придурка-самоубийцы: глаза блестят, ведь омуты черных зрачков теперь похожи на черные дыры.

Она часто моргает.

Она сбивчиво дышит.

Она, наконец-то, теряет самообладание.

– Я… Это неправда… Это все… фантазии…

– Да что ты говоришь? Разве ты не этого добивалась? Хотела ещё и под камерами, да? С ума сойти… А знаешь, что? Я не против. Давай, вперед. Готов даже получить уголовку за мнимое насилие. Но вот только на том видео, поверь, ты будешь явно не на стороне невинной жертвы.

Кир резко замолкает. Василиса дергается, когда к их столику подходит официант. Она убирает руки от лица. Прячет ладони под стол.

Смотрит, как перед ней сервируют ужин.

Ее салат. Идеально начищенные нож и вилка в мягком бумажном конверте. Пожелание приятного вечера от парня в форменной рубашке.

– Расслабься, Василиса. Я не такой козел, каким ты меня считаешь.

Она бросает на него взгляд, от которого тон его речи меняется.

Глаза слишком сильно блестят.

Что ж. Да, мог передавить. Киру сложно понять, в какой момент нужно тормозить.

– Откуда столько ненависти в мой адрес?

Она достаёт вилку.

Понуро переворачивает куски какой-то травы, кубики мягкого сыра, дольки груш. Препарирует и изучает содержимое тарелки так тщательно, что, вот интересно… С какой тщательностью она бы изучала его тело?

Кир не ждет от нее ответ на свой вопрос.

Она испытывает не ненависть. Хотя, может и ненависть. На себя, вероятнее всего.

– Ты убиваешь людей, – тихо бормочет Василиса, глядя на свой разноцветный яркий ужин. – Ты подсовываешь им все это… Детям.

– Детям?

– Да. Ты даже не заботишься о том, чтобы при входе не пускали тех, кому не нет восемнадцати.

– Не моя вина, если они подделывают документы или договариваются с охраной. Я не убиваю. Они успешно справляются сами.

– Ты хоть раз видел последствия того, что продаешь?! – В змеином шепоте, в прищуре, в сжимающих вилку тонких пальцах Кир видит отчаяние утопающего. Кого она пытается вразумить? Не себя ли? – Наркомания, болезни, зависимости, проституция… Ты ломаешь жизни. Ты же… тебя нужно посадить!

Почти добрая усмешка. Он почти ей сочувствует.

Потому что это – полнейшее фиаско. Просто отложенное во времени.

– Мечты о розовом мире – глупейшие мечты. Те, кому нужно, может и не купят у меня. Тогда просто купят у кого-то еще. Это рынок. Рынок, как он есть. Он был и будет всегда. Я занял место того, кто продает, а не покупает. Меня можно сдвинуть. Но ты абсолютно ничего не сделаешь с системой.

– Твои рассуждения отвратительны.