1995 год

Мы с одноклассницами толпимся у медкабинета, куда нас по очереди приглашает школьный врач. «Двадцать два. Двадцать четыре. Двадцать семь», – доносится из-за двери. Когда наступает мой черед, я захожу в небольшую светлую комнату и, разувшись, по просьбе доктора встаю на холодные весы.

– Выпрямись, подбородок ровнее, – командует он, и я слушаюсь, поглядывая на Аню Чистякову, которая возится поблизости с пряжками своих туфелек. – Тридцать три. Многовато.

Я догадываюсь, что говорят обо мне, становится неловко. Анька вдруг хихикает и, прикрыв рот ладошкой, выскакивает из кабинета. Анька выше меня на полголовы, у нее длинные тонкие ноги, как у кузнечика, и острые коленки. На физкультуре ее все время хвалят, потому что она быстро бегает эстафету и лучше всех прыгает в длину. Зато я понимаю математику, а она часто ошибается в счете, но никто над ней за это не смеется. Я смотрю в окно медкабинета, за которым колышутся на ветру голые ветки деревьев.

Поворачиваю голову и вижу перед собой зеленую доску с сегодняшним числом и надписью «Классная работа».

– Чистякова, – вызывает учительница, – какой ответ?

Понимаю, что прослушала пример, и надеюсь, что меня не спросят. Учительница математики Елена Ивановна – моя любимая, и мне стыдно перед ней за свою невнимательность. Анька долго молчит – видимо, тоже отвлеклась или просто не знает, что сказать.

– Семнадцать, – наконец бубнит она.

– Неверно, – Елена Ивановна осматривает класс и задерживает на мне взгляд. – Некрасова, какой правильный ответ?

– Восемнадцать, – от балды лепечу я, лишь бы не признаваться, что пропустила задачу.

Аккуратные светлые брови учительницы ползут вверх, она недовольно поджимает губы и расстроенно качает головой.

– Вероника, это ответ на двойку. Ты же умная девочка и хорошо считаешь. Я разочарована.

За свою ошибку обидно до безобразия, по щекам катятся жгучие слезы, и я громко всхлипываю, весь класс оборачивается, кто-то даже посмеивается. Расстроенная и пристыженная, вскакиваю с места и бегу вон, лишь бы скрыться от такого позора. А что дома скажут, если узнают?

– Некрасова, вернись на место, что за детский сад? – кричит мне вслед учительница, но я прячусь в туалете и горько рыдаю от осознания, что она никогда больше не будет мною гордиться.

Мне иногда так не хватает Волчка, но он не появляется – мы оба выросли. Перед глазами все плывет, а, когда я наконец снова могу их открыть, то вижу перед собой дачную дорогу и руль велосипеда. По обочинам мелькают белые ромашки и желтая пижма.

– Я сейчас упаду! – визжу я, ощущая, как велосипед трясется и подпрыгивает на мелких камешках.

– Не упадешь, дочуля, держись за руль и крути педали, – смеется мне вслед папа. – Давай-давай, старайся! Я в твоем возрасте уже сам до магазина ездил!

Страшно до трясучки, но я же не какая-то там слабачка и неумеха. Не к месту вспоминаю, как Анька Чистякова хвасталась, что еще прошлым летом гоняла на двухколесном, и отчаянно перебираю ногами.

– Можешь, когда захочешь, – хвалит папа, когда мы возвращаемся домой, и треплет меня по взлохмаченным волосам.

Обычно папа серьезный и даже строгий, но в такие моменты его светлые глаза теплеют, а в уголках появляются забавные морщинки-лучики. В своих спортивных шортах и белой футболке он похож на футболиста. От папиных слов мне хочется улыбаться еще шире. Конечно, я все могу, я же хорошая девочка.

Вероника, как обычно, сидела за своим рабочим столом, гоняя во рту мятный леденец, и сосредоточенно рисовала на экране компьютера очередной графический эскиз для брендбука заказчика. Офис компании, в которой она трудилась последние три года, был по-своему уютным, в нем даже жил толстый кот Бакс, который приблудился к ним в позапрошлом году да так и остался, став всеобщим любимцем и баловнем.