Слышу, как бабушка тяжело вздыхает за кассой. Её слабый голос прерывает тишину магазина.

– Лили, ты не могла бы… принести мне воды? – её голос звучит хрипло, натужно, словно даже эти слова даются с трудом.

Я поднимаю голову. Бабушка сидит, привалившись к спинке стула, её лицо кажется бледнее, чем обычно. Я быстро встаю, откладываю книгу и подхожу к ней.

– Конечно, ба. Ты в порядке? – спрашиваю я, но внутри уже начинает подниматься беспокойство.

Она слабо улыбается.

– Просто жара… невыносимая сегодня, – бабушка медленно проводит рукой по лбу, стирая капли пота. Её голос звучит слабее, чем обычно, и она сглатывает, словно во рту пересохло. – Всё хорошо, милая, не волнуйся.

Но я волнуюсь. Сегодня действительно жарко – воздух в магазине тяжёлый. Вентилятор у потолка лениво вращается, но кажется, что он не приносит никакого облегчения. В старомодном термометре, висящем у двери, ртутная полоска поднялась выше отметки в 100 градусов по Фаренгейту. Я быстро иду к мини-холодильнику в подсобке, достаю бутылку холодной воды и возвращаюсь. Бабушка слабо берёт её, но пальцы слегка дрожат, когда она отвинчивает крышку.

– Может, тебе лучше прилечь? – предлагаю я, присаживаясь рядом.

– Нет, нет, – отмахивается она. – Я просто посижу немного. Пройдёт.

Но ей не становится лучше. Она почти не двигается, только смотрит в одну точку, её дыхание становится прерывистым. Я чувствую, как тревога сжимает грудь.

– Бабушка, тебе точно не хуже? Может, мне позвонить доктору? – спрашиваю я, наклоняясь ближе.

– Я просто немного утомилась, – отвечает она, пытаясь говорить спокойно, но голос звучит слабее. – Давно не было такой жары. Помню, в семьдесят третьем летом было почти так же. Тогда нам пришлось закрыть магазин на неделю. Люди прятались по домам, а мы с твоим дедушкой сидели у вентилятора, пили лимонад со льдом и читали газеты…

Слушаю её, но внутри растёт беспокойство. Её голос дрожит. А если это не просто усталость? Воспоминания о дедушке мелькают в голове – как в тот год, когда он начал чувствовать себя плохо, но всё откладывал визит к врачу. Я не хочу, чтобы история повторилась. Сжимаю губы, пытаясь не поддаваться панике, но чувство тревоги только растёт. Её дыхание становится чуть слышнее, прерывистым, а пальцы, лежащие на подлокотнике, едва заметно дрожат. Я замечаю, как её плечи медленно опускаются, словно даже поддерживать осанку стало слишком тяжело.

– Бабушка, давай я позвоню кому-нибудь, – настаиваю я, чувствуя, как тревога сдавливает горло.

– Нет-нет, – она качает головой, но закрывает глаза, словно даже это движение утомляет её. – Немного посижу, и всё будет хорошо.

Я смотрю на часы. Почти три часа дня. Самый знойный период. Улицы пустынны, редкие машины проезжают мимо витрин. В такие дни покупатели почти не заходят – слишком жарко даже для того, чтобы листать книги. Мне нужно что-то делать.

– Подожди здесь, я принесу тебе ещё воды. И лед, – говорю я, стараясь держать голос ровным.

Бегу в подсобку, едва чувствуя пол под ногами. Пальцы дрожат, когда я тянусь к морозильнику, и на секунду я даже не могу ухватить ручку – она кажется скользкой от пота. Дёргаю дверь чуть сильнее, достаю ледяные пакеты, но один выскальзывает из рук и глухо шлёпается на пол. Проклятье! Я быстро поднимаю его, затем хватаю полотенце, но в спешке проливаю немного воды мимо раковины. Чувствую, как сердце бешено колотится в груди, но заставляю себя дышать ровно. Главное – бабушка. Сжимаю мокрое полотенце в руках и бегу обратно, надеясь, что не слишком поздно. Когда возвращаюсь, бабушка сидит, откинувшись назад, глаза полузакрыты.