Что-то отпускает у меня в груди, и я глубоко, облегченно вздыхаю. Стоит, пожалуй, разбудить Джека и сказать ему.

Я делаю усилие, чтобы встать, но бремя открытия тянет меня вниз. Руки начинают дрожать, а пульсация в голове возобновляется с новой силой.

Пот пробивается через поры. Меня обуревает жалость к бедной женщине, которая спокойно спит, не подозревая об ошибке, которая может изменить всю ее жизнь.

Я позвоню доктору Сандерсу утром. Он будет путаться в словах:

– Не представляю, как это случилось, Дейзи.

Но его извинения закончатся на счастливой ноте, вместо грустного «Мне так жаль!».

А потом он тоже замолчит, поняв, что это означает для пациентки, которую я никогда не встречала, но с которой связана навеки ужасным поворотом судьбы. И мы оба подумаем об одном и том же: хотя новости замечательные для меня, где-то в этот момент находится женщина, оказавшаяся на самом дерьмовом конце закона Ньютона.

На каждое действие имеется равное противодействие.

Я буду жить.

Это означает, что она умрет.

Джек очень крепко спит. Я часто подшучиваю, что если наш дом, как в «Волшебнике страны Оз», поднимет и унесет торнадо, он будет храпеть и ухом не поведет. Но сегодня, стоило притронуться к его руке, как он открывает глаза.

– Дейзи, – шепчет он.

Его кожа еще теплая со сна, и я не снимаю руку с его плеча.

– Что, если это ошибка?

Едва слова слетают с языка, я понимаю, как ребячески-отчаянно они звучат. И убежденность, которую я чувствовала на полу кухни, покидает меня так же быстро, как воздух – легкие боксера, получившего удар в солнечное сплетение.

Джек с трудом садится и, прислонившись спиной к белой панели изголовья, которое я нашла на гаражной распродаже вскоре после нашего переезда, тянется ко мне.

– Иди сюда, – приказывает он. Я зарываюсь носом в его подмышку второй раз за ночь. И затем я просто рассказываю Джеку все, объясняю свою теорию.

Ампутированная нога.

Перепутанные младенцы.

Другая, мирно спящая женщина.

Когда я замолкаю, Джек прижимает меня к себе.

– Может быть, – шепчет он в мои волосы, но не потому, что считает это правдой. Он шепчет это потому… А что еще ему сказать?

Я отчетливо понимаю, хоть и не верю в это, не верю по-настоящему, отчаянно хочу, чтобы поверил Джек. Хочу, чтобы он подпрыгнул, захлопал в ладоши и подтвердил – да! Конечно! Все это ужасная ошибка! Не та, над которой мы будем смеяться через десять лет. Боже, нет, конечно. Но та, о которой мы думаем, как об ужасном дерьме, случившимся с нами. Вроде того, как если бы наши машины сломались одновременно или подвал опять затопило.

Но он смотрит на меня и говорит:

– Могло быть хуже. Помнишь то время, когда мы думали, что ты умираешь?

Я скрываю разочарование и выдавливаю смешок.

– Попытаться стоило.

И потом, хотя мы с Джеком не особенно любили обниматься, я не освобождаюсь от его объятий, даже когда моя рука начинает затекать. Даже когда пленка пота образуется между моей шеей и его голым плечом. Даже когда солнце заглядывает сквозь щели в наших жалюзи.

Я просыпаюсь в нашей постели одна. На электронных часах десять тридцать семь. Большими красными цифрами. Пьяная от сна и сбитая с толку, ведь я обычно просыпаюсь в семь, – немедленно зову Джека.

И удивляюсь, когда он отвечает.

– Что ты здесь делаешь? – кричу я садясь и сбрасывая ноги с кровати. – Ты опоздал!

Он появляется в дверях спальни.

– Я никуда сегодня не иду.

– ЧТО? А как насчет клиники? Как насчет Рокси?

– Дейзи, – выдавливает он, и боль в его глазах напоминает о докторе Сандерсе, и все вновь обрушивается на меня со стремительностью товарного поезда.

– О… да.