Когда увидишь меня – плачь Александра Гусаревич

Корректор Наталья Котелина

© Александра Гусаревич, 2022

ISBN 978-5-0055-6431-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

Октябрьское солнце прилично грело, совсем не то что в прошлом году. Том с удовольствием потянулся и подставил лицо под его мягкие лучи. Они коснулись кожи, словно чьи-то ладони, и он закрыл глаза, потому что так в это было легче поверить. Даже кособокое складное кресло вдруг показалось удобным, хотя жёсткая спинка по-прежнему впивалась в лопатки. Обычно Том подкладывал под спину подушку, но сегодня она сохла вместе с одеялом и пледом после стирки, которую Адам затеял с утра. «Как будто забыл, что мы собирались попить кофе в саду», – подумал он, впрочем, без особой досады. День был слишком хорош, чтобы беспокоиться о пустяках.

Скорее всего, это последние тёплые выходные в году, и вечером они сложат кресла, унесут их наверх и спрячут в тесной кладовке у Адама в квартире до весны. Встречаться они тоже станут реже: зимой никому неохота надолго покидать нору и тем более тащиться в гости через холодный мрачный город. Но, даже если бы им вздумалось прогуляться в пустынном парке под дождём, они бы только привлекали внимание патрулей, которые от скуки обязательно пристанут с проверкой. Конечно, оставались ещё полутёмные бары, где можно скрыться за дымовой завесой и предаваться долгим неспешным разговорам. Но Том давно уже странно охладел к этим местам, они потеряли для него всякий шарм, и если задуматься, то он легко вспомнил бы, когда именно произошла эта перемена. Вот только меньше всего ему хотелось над этим задумываться.

Впрочем, сегодня не верилось, что холода уже близко, и они мирно дремали в запущенном саду под окнами пятиэтажки, скрытые от чужих глаз зарослями кустарника и вишнёвых деревьев. Листья окрасились пылающим багряным и солнечно-жёлтым, но оставались ещё достаточно густы, чтобы защитить Тома и Адама от любопытства посторонних. Здесь они не боялись говорить: из окон их не услышат, а единственную тропинку, ведущую на поляну, оба не упускали из виду. Пробраться с любой другой стороны было невозможно без шума и треска ломаемых веток и крепких проклятий, когда одна из них непременно ткнётся в глаз.

Правда, сегодня они разговаривали мало, разомлев на солнце, пока кофе остывал в кружках. Где-то негромко играла музыка, обманчиво расслабленная, но Том сразу узнал мелодию, – это Билли Холидей пела «Мрачное воскресенье». Кто-то поставил проигрыватель у открытого окна, и весь двор наслаждался переливами её голоса. И хотя сегодняшнее воскресенье вовсе не было мрачным, Тому вдруг показалось, что солнце ненадолго скрылось за облаком, и лицо охладило дуновение по-осеннему стылого ветра.

– Кто это из соседей у тебя такой смелый? – спросил он лениво, не открывая глаз.

– Макс, – отозвался Адам и коротко добавил, как будто это всё объясняло. – Ему шестнадцать.

Том хмыкнул. Сейчас в шестнадцать можно быть бунтарём или хотя бы считать себя таковым, и тебе ничего за это не сделают. Выговор в школе, предупреждение от патруля, штраф родителям – вот и всё, да и то лишь в том случае, если тебя поймают с поличным. Этот Макс наверняка воображает себя чертовски смелым, а попробовал бы он провернуть эту выходку лет десять назад. А ещё лучше двадцать. Впрочем, ему бы тогда и в голову такое не пришло. Если бы его семье хватило духу хранить дома записи Билли Холидей или кого угодно, не попавшего в одобренный государством список, они бы сделали всё, чтобы об этом никто никогда не пронюхал.

Эти мысли заставили Тома почувствовать себя ужасно старым. Двадцать лет назад он вовсю трудился на заводе, а по вечерам они с Оскаром разносили в щепки подмостки «Джина с молоком». Значит, уже тогда времена были куда менее суровыми, чем в его детстве, – что уж говорить про сегодня. Билли Холидей играет на весь двор, вы подумайте.

По лицу снова пробежала волна прохладного воздуха, и Том со вздохом открыл глаза. Магия тёплого раннего вечера как-то померкла, будто солнце стало греть чуть слабее. Совсем ненамного, но этого хватило, чтобы очнуться от послеполуденных грёз.

Адам сидел в кресле напротив, вытянув длинные ноги в чёрных кроссовках. Хотя кроссовки были уже немолоды – Том сам купил их в Пустом доме ему на восемнадцатилетие, – они по-прежнему выглядели новыми и вовсе не потому, что Адам надевал их лишь по особым случаям. Так было со всей его одеждой, со всеми вещами: он заботился о них тщательно, почти фанатично, и они годами не теряли вид. Сколько бы Том ни посмеивался над тем, как Адам настойчиво оттирает почти невидимый след шариковой ручки с кожаной сумки, эта чёртова сумка выглядела как в тот самый день, когда мальчишка получил её в подарок от покойного отца. То же было с его мебелью, посудой, книгами, да и всем остальным, – Адам содержал их не просто в порядке, он часами вытирал с них пыль, обрабатывал защитными средствами, удалял едва заметные пятнышки. Благодаря таким стараниям его тесная студия в этом полузаброшенном районе на отшибе города казалась не убогой норой, а не лишённой вкуса холостяцкой квартирой, а сам Адам мог сойти за благополучного служащего банка, которому не приходится пересчитывать деньги перед каждым походом за продуктами.

Адам открыл глаза и повертел головой, разминая затёкшую шею – похоже, тоже заметил перемену погоды. Потянувшись к кружке, он глотнул остывший кофе и поморщился.

– Да, уже не сделаешь вид, что всё ещё август.

– Брось, когда в последний раз ты видел такой тёплый октябрь?

Он не ответил, а Том вдруг подумал, что ляпнул не то. Вот болван. Единственная осень, которая запомнилась всему городу небывалым теплом, случилась в тот год, когда Адам впервые попал в Управление. Мягкий свет, фантастические краски, город будто окутан волшебной дымкой. С улицы уходить не хотелось, и даже патрульные в кои-то веки выглядели довольными жизнью, а их нашивки в виде ангельских крыльев красиво играли на солнце. В такое чудесное время не могло произойти ничего плохого, ведь даже самые жестокие сердца наслаждались последним за год теплом.

Все, кроме Алмазных Псов. Эти твари не знали простых человеческих радостей, потому что попросту не были людьми.

Том поспешно отогнал от себя образ избитого подростка с кровоподтёками по всему телу. Это было последнее, о чём он хотел вспоминать сегодня, но было уже поздно. Бросив взгляд на Адама, он понял, что тот мысленно увидел ту же картину. Чёрт, как легко всё испортить одной дурацкой фразой. С другой стороны, Тома угнетала необходимость обдумывать каждое слово, ведь на любое счастливое воспоминание у всякого человека находилась парочка горьких, и проще уж тогда вообще не бередить память, чтобы ненароком не наступить на больную мозоль себе или своему ближнему.

Так или иначе, самое время было сменить тему, и Том спросил первое, что пришло на ум:

– Ну как дела на работе?

Адам лениво зевнул.

– Да вот всё думаю, не уволиться ли из моей богадельни.

Так он отвечал почти каждый раз на протяжении четырёх лет.

– Что, Дамер совсем достал?

– Ага. Мне кажется, если я ещё хоть раз увижу его постную рожу, то не сдержусь. В пятницу он снова меня вызвал и опять полчаса нудил о том, что я недостаточно пылаю энтузиазмом и сам себе гублю карьеру. Ты представляешь? По-моему, это единственное его развлечение в жизни.

Том покачал головой.

– И как ему до сих пор не надоело?

– Таким, как он, никогда не надоедает. Отчитывать меня гораздо приятнее, чем какого-нибудь новичка из отдела, ведь новички со временем пойдут дальше, а я так и останусь сидеть в зале для механических обезьян.

Адам хмуро смотрел перед собой, скрестив руки на груди. Воскресенье шло на убыль, и впереди маячила новая рабочая неделя, полная бессмысленной рутины и придирок от начальства. Том удивлялся его упрямству и нежеланию уходить, но Адам держался за место в Бюро статистики из чистой принципиальности. По всем законам мира, в котором они жили, у него не было никаких шансов попасть туда, как и получить высшее образование, однако ему удалось и то и другое. И это не было чудом, а лишь результатом упорства и отчаянности человека, которому нечего терять.

– А знаешь, мне даже нравится быть занозой у него в заднице. Он всячески намекает, что меня тут держат из милости, но у него кишка тонка сказать мне это в лицо. Как будто боится призрака родителей.

Музыка затихла, и во дворе наступила странная тишина. Негромко шелестели листья, где-то вдали лаяла собака, и Том вдруг почувствовал беспокойство. Воскресный день перестал казаться умиротворённым, как будто в его притворной сонливости затаилось нечто зловещее. Он попытался отмахнуться – всего лишь приступ паранойи, какие иногда бывают с каждым. Но на всякий случай осторожно огляделся – не хрустнет ли где-то ветка, не мелькнёт ли чьё-то лицо в зарослях кустарника. Встретившись глазами с Адамом, Том понял, что паранойя настигла не его одного. Но тот мотнул головой, прогоняя назойливые мысли.